Череп маркиза де Сада

Череп маркиза де СадаСо знаменитым маркизом де Садом при жизни случалось множество удивительных приключений — войны, тюрьмы, романы, революции, скандалы, побеги… После его смерти с ним случались истории не менее удивительные. Точнее с его черепом.

Донатьена-Альфонса-Франсуа де Сада похоронили в 1814 году на кладбище в Шарантоне — психиатрической лечебнице. Но через несколько лет понадобилось эксгумировать какие-то тела как-раз на том участке, на котором был похоронен скандальный аристократ. Выкопали и маркиза де Сада.

Некоему молодому доктору Рамону пришла в голову мысль завладеть черепом знаменитости — в виде сувенира. Потом череп попал к френологу (френология — это весьма сомнительная, но весьма когда-то популярная наука, которая бралась определить психические свойства и характер человека по шишкам на его черепе) Шпурцхайму. Специалист осмотрел череп и сделал квалифицированное заключение: владелец черепа был человеком доброжелательным и религиозным — типичный, дескать, череп священнослужителя.

Потом череп исчез. Предположительно он попал в США. Гипсовые слепки с него попали в Америку точно — причем в большом количестве. Их отправляли в самые разные учебные заведения — где по этим слепкам изучали анатомию и (конечно) френологию. И студенты Нового Света долго изучали шишки, свидетельствующие о добросердечии и религиозности по черепу маркиза де Сада — великого грешника, садиста и скандалиста.

12 фактов о Льве Толстом

12 фактов о Льве Толстом

  1. У Льва Толстого (и трёх его братьев) было одиннадцать учителей (не считая учителей танцев). Они стоили 8304 рубля ассигнациями в год. Предводитель этой всей педагогической своры, 25-летний француз Сен-Тома, был твёрдо уверен в том, что у маленького Лёвушки нет ни стремления к учёбе, ни способностей.
  2. Первый сексуальный опыт Толстой получил в 16 лет в публичном доме, куда привели его братья. Спустя многие годы он рассказывал секретарю, что стоял перед кроватью и плакал от испуга.
  3. Толстой в молодости регулярно проигрывал немалые суммы в карты. Часто играл в долг — и чтобы расплатиться вынужден был продавать крестьян.
  4. Первые произведения, которые он хотел написать, должны были называться «Разное», Что нужно для счастья на Руси?» и «Изучение нравов русского народа». В скором времени к ним прибавились «Заметки, касающиеся ведения домашнего хозяйства». Ни одна из этих книг не была закончена.
  5. Толстой едва не подрался с Тургеневым на дуэли — они разошлись во взглядах по поводу  благотворительности.
  6. Предложение Софье Берс Толстой делал в письменном виде. Вручил он его только потому, что Татьяна, сестра Софьи, во время пения взяла верную ноту — писатель загадал, что вручит предложение Софье только если её сестра не сфальшивит во время пения.
  7. Перед свадьбой Толстой заставил невесту, Софью Берс, прочитать свои дневники. Дневник включал описание амурных похождений с крестьянками и предыдущих романов, эротические фантазии и нравственные терзания.
  8. Толстой страдал от ревматизма, кишечных расстройств, зубных болей, обмороков, малярии, тромбофлебита и тифозной лихорадки. Он также перенес несколько микроинсультов. Кроме этого у него были «слабые нервы».
  9. Писатель очень боялся смерти — случалось так, что он не спал ночами от страха.
  10. Во время страшного голода 1891 года Толстой без особого энтузиазма отнесся к идее помощи голодающим, мотивируя это тем, что «…добрых дел нельзя делать вдруг по случаю голода… Доброе же дело не в том, чтобы накормить хлебом голодных, а в том, чтобы любить и голодных, и сытых. И любить важнее, чем кормить, потому что можно кормить и не любить, то есть делать зло людям, но нельзя любить и не накормить…».
  11. Толстой был не очень высокого мнения о «Войне и мире» и «Анне Карениной». Когда кто-то в его присутствии похвалил эти романы, он возмутился: «Это всё равно, что к Эдисону кто-нибудь пришёл и сказал бы: «Я очень уважаю вас за то, что вы хорошо танцуете мазурку». Я приписываю значение совсем другим своим книгам».
  12. Толстой считал, что надо быть абсолютно честным во всём. Только благодаря этому мы знаем большинство из приведенных здесь фактов.

Кошмар Карло Гоцци

Кошмар Карло ГоцциЗнаменитый итальянский (точнее, венецианский) драматург Карло Гоцци (1720-1806) точно знал, в чём причина его неприятностей.

«…вместо жалованья, вместо пенсионов и пожертвований я бы предпочел, чтобы черти, духи и прочие потусторонние невидимые враги человека, оставались запертыми в горшке, куда их заключил царь Соломон. К сожалению, ученые нашли горшок и сняли крышку. Отсюда происходят все мои неприятности».

Дело было в том, что во многих своих пьесах («Принцесса Турандот», «Весёлые нищие» и т. п.) беспечный Гоцци выводил всяких потусторонних существ — фей, джиннов и прочих. Им это, судя по всему, активно не нравилось. И они — после того, как писатель проигнорировал недвусмысленные предупреждения в виде мигреней и пропажи голоса у актёров — начали мстить.

Первый удар потусторонние силы нанесли на премьере «Короля джинов». Направлен он был на новые шелковые панталоны. Сперва Гоцци обуял неизъяснимый и беспричинный ужас. Потом какая-то бестелесная сущность толкнула его под руку — следствием стало то, что целая чашка горячего крепкого кофе вылилась на нижнюю часть гардероба драматурга. Он попытался спастись бегством в комнату актёров — но духи подставили ему на тёмной лестнице ножку, он упал, зацепился за гвоздь и несчастные штаны были разорваны. При этом какой-то голос нашептывал ему: «Не следовало тебе ставить «Короля джиннов»! Как бы ты в этой дерзости не раскаялся!»

Это происшествие подвигло литератора на рефлексию:

«До сих пор спрашиваю себя, не заслуживаю ли я действительно порицания за то, что общался несколько легкомысленно с существами, которые имеют право на наше уважение, хотя лишены тела. Есть определённые требования вежливости по отношению к разуму. Форма, объем и плотность необходимы для выполнения этих обязанностей, потому что нельзя требовать, чтобы вы целовали руки, обнимали колени духа, у которого нет ни рук, ни ног. Духи, понимая эти трудности и уступая нашей слабости, никогда не упускают случая временно принять человеческую форму, когда хотят засвидетельствовать свою покорность; но именно потому, что мы не можем выразить наше уважение внешними знаками, они могут придавать больше значения внутреннему чувству благоговения и разражаются гневом по отношению к неосторожному, который бравирует своим легкомысленным поведением. Христианская заповедь о возвращении кесарю кесарева, не предписывает ли человеку оказывать больше уважения существам невидимым, более могущественным, чем сам Цезарь?»

Увы, извинения не были приняты. Духи продолжали мстить. И Гоцци решил сопротивляться. И не напрасно.

«Феи поняли опасность, угрожающую им, они угадали мои мысли и не смели предаваться своей страсти из-за опасения потерять самих себя. Вместо того, чтобы поразить меня каким-нибудь большим несчастьем, что раздразнило бы мой поэтический язык, они удовлетворили свою обиду тысячей мелких беспрестанно повторяющихся уколов, прозаических невзгод, к которым театральное искусство не могло приспособиться, но которые отравляли всю мою жизнь».

Но мелких неприятностей хватило бы, по признанию писателя, на толстый том.

Во-первых Гоцци начали регулярно принимать за кого-то другого. Ещё Бог с ним, если его путали с неким сенатором и благодарили, скажем, за освобождение сына из тюрьмы. Но когда его начали путать с импресарио венецианской оперы (Микеле делл’Агата)… Бедняге приходилось передвигаться по городу в сопровождении певиц, танцовщиц и актёров, требующих ангажемента; выслушивать нелицеприятные мнения о последней постановке; объяснять, почему он не может дать контрамарочку… жуть, в общем. А когда его перестали признавать уже знакомые…

«…я пересекаю мост Св. Лаврентия и встречаю на этом мосту знаменитого профессора астрономии Тоальдо, которого я отлично знаю и который меня знает очень хорошо. Я приветствую его. Он смотрит на меня, серьезно снимает шляпу и говорит: «Привет, Микеле!». Затем идет своей дорогой и направляется по своим делам, как если бы он сказал что-то совершенно обыкновенное. Эта общая настойчивость меня удивляет: у меня кружится голова; я спрашиваю себя, не Микеле ли я на самом деле и не является ли недоразумением то, что я считаю себя Карло Гоцци. К счастью, Микеле не имел врагов, и никто не собирался ему мстить».

Дальше было ещё хуже:

«…я прогуливался по этой площади в поисках свежести, беседуя с патрицием Франко Гритти. Вдруг слышу голос, кричащий мне в уши: «Что ты здесь делаешь в такой час? Почему бы тебе не пойти спать, ты, осел?» Одновременно я получаю сзади пару крепких пинков. Я поворачиваюсь в ярости, готовый драться, и вижу сеньора Андреа Градениго, который рассматривает меня внимательно и рассыпается в извинениях, говоря, что принял меня за Данило Цанки. Я принимаю извинения по поводу именования меня ослом и пинков, но спрашиваю, по какому случаю он удостоил Данило конфиденциями такого рода. Сеньор Градениго отвечает мне, что он интимнейшим образом связан с Цанки, и хотел сыграть с ним злую шутку, к которой не имели никакого отношения ни эти удары, ни мой зад».

Во-вторых феи заставляли несчастного Карло Гоцци постоянно мокнуть. «…никогда или почти никогда неожиданный дождь или гроза не падали на город без того, чтобы я был вне дома и без зонтика» — жалуется он. А уж то, что как только он находил место, в котором можно было спрятаться от дождя, дождь прекращался — окончательно вгоняло беднягу в депрессию.

В третьих духи не давали Гоцци побриться. Стоило ему намылить щёки — как появлялся визитёр, притом достаточно уважаемый — чтобы нельзя было просто так выставить его за дверь. Точно то же происходило и тогда, когда писатель изъявлял желание поработать — с той лишь разницей, что в этом случае посетитель был не только уважаем, но ещё скучен и зануден.

Но самое ужасное происходило в момент мочеиспускания:

«Всегда, когда некие мелкие неприятности, на которые природа нас осудила, заставляли меня искать на улице уединённый угол, враждебные демоны не смущались направить мимо меня какую-нибудь прекрасную даму; или открывалась дверь, и я видел выходящую из нее целую компанию, к вящему огорчению моей скромности. О, Король джиннов, как хватает у вас стыда так низко пасть в вашей злобе?»

История одного анекдота

История одного анекдотаВсем известен анекдот о том, что секс — не повод для знакомства. Но далеко не каждый знает, что этому анекдоту больше 250 лет и что он основан на реальном событии, произошедшем с Казановой в Лондоне в 1763 году. Предоставим слово автору:
«К вечеру я направляюсь в парк С.Джеймс, я вижу, что это день Ранелаг-хаус; мне любопытно увидеть это место; это далеко, я беру коляску и в одиночку, без слуги, еду туда развлекаться вплоть до полуночи, пытаясь завести знакомство с какой-нибудь красивой девушкой. Ротонда Ренелаг мне очень понравилась, я ел хлеб с маслом, запивая чаем, я станцевал несколько менуэтов, но – никаких знакомств. Я видел очень красивых девушек и женщин, но не осмеливался напрямую атаковать ни одну из них. Утомившись, я решил уехать в полночь и направился к дверям, надеясь найти мой фиакр, поскольку я ему не заплатил, но его уже не было; я болтался там, понапрасну ругаясь; никто не находил мне коляски, что я просил, и я был в затруднении, не зная, как мне вернуться домой. Красивая женщина, которая видела мое затруднение и находилась там в течение пяти-шести минут в ожидании своей коляски, сказала мне по-французски, что если я живу недалеко от Уайт-холла, она может отвезти меня к моим дверям… Я говорю ей, где живу, подъезжает ее коляска, один из ее лакеев открывает портьеру, мы садимся, и она приказывает отвезти нас ко мне в Пел-Мел.
В коляске, которая очень удобна, я рассыпаюсь в выражениях признательности, говорю ей свое имя, говорю, что удивлен, что мы не познакомились на ассамблее в Сохо. Она говорит, что в этот день только приехала из Бата; я называю себя счастливцем, целую ее руки, потом ее красивое лицо, затем ее прекрасную грудь и, встречая, вместо сопротивления, только самую нежную благодарность и любовный смех, я более не сомневаюсь и даю ей самые большие заверения в том, что нахожу ее совершенно в своем вкусе. Льстя себя надеждой, что я ей также не неприятен, по той легкости, с которой она позволяет мне действовать, я умоляю ее сказать, где я смогу доказывать ей самым усердным образом мое к ней расположение во все время, пока я в Лондоне, и она отвечает, что мы еще встретимся. Я не настаиваю, и вот я дома, очень довольный этим приключением. Я провел пятнадцать дней, ни разу ее не увидев, когда, наконец, не нашел ее в одном доме, куда миледи Харрингтон сказала мне прийти представиться хозяйке; это была миледи Бетти-Жермен, старая женщина, но очень известная. Ее не было на месте, но она должна была прийти через несколько минут. Я вижу красотку, которая меня привезла от Ренелаг ко мне, внимательно читающую газету; мне приходит на ум попросить ее мне представиться. Я подхожу к ней, она прерывает свое чтение, выслушивает меня и вежливо отвечает, что не может мне представиться, так как меня не знает.
– Я говорил вам мое имя. Разве вы меня не узнаете?
– Я вас прекрасно узнала, но те дурачества – не есть повод для знакомства».

Viva Verdi!

Viva VerdiДалёкие 50-е годы XIX века. Италия. Чем заняты добрые жители полуострова? Пишут на стенах. Что же именно они пишут на стенах? Viva Verdi! — да здравствует Верди! Великий композитор завоевал народные любовь и признание — как в наше время поп- и рок- звёзды? Вполне возможно — итальянцы любили его музыку и уважали Верди за его гражданскую позицию (он был ярым сторонником объединения Италии). Но почему же тогда наши меломаны прячутся от австрийских солдат? Разве они считали, что опера разрушает моральные устои и ослабляет духовные скрепы?

Вовсе нет, австрийцы точно так же, как и итальянцы любили и слушали оперу. Дело было совсем в другом. Фамилия Верди очень удачно совпала с одним акронимом. Безусловно вредным и подрывным.

Vittorio Emanuele, Re DItalia. Виктор Эммануил, король Италии.

Речь в этой аббревиатуре шла не о композиторе, а о Викторе Эммануиле II, короле Пьемонта (Сардинского королевства), которого народ видел объединителем Италии и правителем будущего единого Итальянского королевства. Что, естественно, не очень нравилось австрийцам, владевшим частью полуострова и значительную его часть конторолировавшим.