Севрская ваза с крышкой, 1760 год

Севрская ваза с крышкойЭта ваза, как видно из названия, сделана на Севрской фарфоровой мануфактуре в 1760 году. Её дизайн разработал (вероятно) Жан-Клод Дюплесси, придворный ювелир Его Величества Людовика XV и художественный директор этой самой мануфактуры. Ваза выпускалась в двух размерах (это — меньший размер, высотой приблизительно 37 сантиметров) и в любимой цветовой гамме маркизы де Помпадур.

Маркизе де Помпадур угождать было крайне необходимо.

Во-первых — фаворитка Людовика Возлюбленного покровительствовала как этой мануфактуре, так и производству фарфора вообще; покровительствовала до такой степени, что в 1759 году перешла в собственность французской короны. А во-вторых — Севрская мануфактура была расположена неподалеку от Шато-Бельвью, замка могущественной фаворитки; и отвертеться от советов влиятельной покровительницы было никак невозможно. Слава богу, она не была лишена вкуса.

Кроме того, эта ваза весьма патриотично украшена лентой под цвет королевского стяга — золотые лилии на белом фоне. Дело в том, что это не просто ваза, а ваза стратегического значения. Вы не ослышались — производство фарфора действительно имело военное и стратегическое значение. Как известно, в 1760 году Франция была активным (хоть и не очень успешным) участником Семилетней войны 1756-1763 гг. И это участие обходилось ей чрезвычайно дорого. И Людовик XV просто не мог найти для неё денег. Он бросил призыв сдавать серебро на нужды отечества — но его подданные не проявили в этом отношении энтузиазма. Король подумывал о том, чтобы переплавить в звонкую монету собственное столовое серебро. Но ему в то время приходилось кормить множество придворных паразитов, причем кормить напоказ — положение обязывало —  и столовые приборы должны были быть выше всякой критики. В конце концов, они просто должны были быть. Его Величество был очень расстроен. И тут фаворитке (а мадам Помпадур была весьма неглупой женщиной) пришла в голову блестящая идея с фарфором.

Мадам Помпадур любила и коллекционировала фарфор. К началу Семилетней войны она уже уговорила коронованного любовника перенести слегка захудалую Венсенскую мануфактуру к себе поближе (здание Севрской мануфактуры было построено в 1753-56 годах). Но и там производство фарфора не преуспевало — она и король были едва ли не единственными заказчиками фарфоровых безделушек. Фарфор, увы, был не в моде. И мадам Помпадур предложила сделать королевский столовый сервис из фарфора.

Первая выгода воспоследовала незамедлительно — король отправил свое серебро на монетный двор и получил значительное количество, пусть не полновесной, но монеты. Вторая была чуть-чуть неожиданной — фарфор вошел в моду (следствием этого был как раз перевод фарфоровой мануфактуры в собственность короны). И третья выгода стала прямым следствием второй: столовое серебро стало плохим тоном и, соответственно, расставаться с ним в пользу короля стало легче. Тем более, что материальные потери могли компенсироваться почетным местом за королевским столом — сервированным севрским фарфором.

Бастилия перед штурмом

БастилияПринято писать, что мрачная громада Бастилии возвышалась над Парижем как символ абсолютизма и тирании. Это не совсем так. В 1789 году Бастилия возвышалась только над городскими стенами и воротами Святого Антония. А со стороны города замок был окружен плотной застройкой. К востоку располагалось предместье Сент-Антуан, с юга к замку примыкал Малый Арсенал. А с севера и северо-запада — расположенные в нескольких десятков метров от крепости — кварталы Парижа. С этой стороны также к Бастилии подходила большая улица Святого Антуана. И некоторые дома на этой улице были достаточно высоки для того, чтобы с их крыш можно было обстреливать верхние площадки крепостных башен. Так что, скорее уж нарядная громада Парижа возвышалась над Бастилией, как над символом упадка «старого режима».

В действительности не была Бастилия и особенно мрачной. К стенам замка -не к самим башням, а к невысокой стене, окружавшей крепость — лепилось множество одно-двух этажных магазинчиков. Естественно, их владельцы платили аренду коменданту крепости, добрейшему господину Делоне. Внутри грозного бастиона, построенного в начале XVIII века, был разбит сад — для прогулок и отдыха упомянутого коменданта и его семьи. Внутри крепости вели тихую, спокойную и необременительную жизнь 82 инвалида. На их попечении было восемь заключенных — четыре мошенника, сумасшедший, лунатик, один сексуальный маньяк (спал со своей сестрой) и маркиз де Сад. Читать дальше

Как был осмеян и обобран банкир Пейксотт

Как был осмеян и обобран банкир ПейксоттКак был осмеян и обобран банкир Пейксотт? Очень просто: при помощи голой девицы с шестью павлиньими перьями в заду.

Но давайте по порядку: во Франции, в Париже, где-то эдак годах в 1770-х жил-был богатый и немолодой банкир по фамилии Пейксотт. Там же и в то же время жила молодая и очень красивая девица — мадемуазель Дервье, актриса.

И как-то, одним прекрасным утром, банкир всем сердцем возжаждал девицу Дервье. Он заявляется к ней и предлагает сто луидоров за возможность «полюбоваться всеми её прелестями». Актриса наша небогата, а сто луи — это ведь целое состояние! Она соглашается. Месье Пейксотт в восторге — он восхищен шеей, он восхищён грудью, он восхищён животом. Но более всего он восхищён прекрасными ягодицами: он падает перед ними на колени, он кричит «О Венера Каллипига!», тянет к ягодицам руки… и девица возмущённо отталкивает старого сатира.

— Месье! Мы так не договаривались!

— Дитя моё! — отвечает банкир — Я дам вам всё, что вы пожелаете! Только придите ко мне!

М-ль Дервье не говорит ни «да», ни «нет»; тем же вечером она советуется со своим другом — неким молодым дворянином. «Соглашайся!» — убеждает он актрису — «Обещай ему всё, что он захочет; а уж я возьму на себя остальное».

И красотка соглашается. За ещё сто луидоров она позволяет банкиру вернуться — но только никакого секса. Для верности девица прячет в соседней комнате молодого дворянина с другом.

Банкир счастлив. Девица раздевается. Пейксотт достаёт маленькую, красивую, инкрустированную перламутром трубочку и умоляет Венеру Каллипигу вставить её в некое отверстие. Потом он достаёт шесть больших павлиньих перьев и бережно вставляет их в специальные дырочки, специально в вышеупомянутой трубочке проделанные. После чего просит м-ль Дервье побегать по комнате в таком виде на четвереньках. Молодой дворянин и его приятель, увидев актрису, бегающую голой по комнате с павлиньими перьями в заду, вынуждены покинуть свой наблюдательный пост.  Выбравшись на улицу они взрываются громовым хохотом.

Тем временем наша мадемуазель соглашается уступить банкиру свою (несколько сомнительную) девственность за 500 золотых, полновесных луидоров. Но в следующий раз.

Насмеявшись в волю, молодой дворянин возвращается к своей подружке и предлагает план.

Наконец наступает третье свидание. Господин Пейксотт заходит в комнату, кладёт свёрток с монетами на каминную полку. Девица Дервье раздевается. Повторяется ритуал поклонения ягодицам; затем актриса изображает павлина. Счастливый и возбуждённый банкир спускает штаны… и тут дверь с грохотом открывается.

— Полиция! Месье, мы предъявляем вам обвинение в разврате и содомии…

Пейксотт едва жив от страха — за содомию положена смертная казнь. Полицейские (как вы догадались — это был друг м-ль Дервье с компанией и лакеями) приступают к составлению протокола. Кто-то «находит» золото на каминной полке. Что это?

— Это мои деньги, господин инспектор. — лепечет банкир. — Позвольте их забрать…

— Забрать!!!? Это вещественное доказательство.

Банкир оправдывается; вспоминает, что как раз собирался подарить это золото господину инспектору. «Инспектор» смягчается; отчитывает банкира за склонность к «итальянскому пороку».

— Вы должны написать признание, господин Пейксотт.

Оказывается, что господин Пейксотт не умеет писать. Признание записывает «полицейский клерк»; ставят подписи свидетели; банкир подписывается крестом.

— Вы свободны. Можете идти.

Старый сатир превращается в легконогого оленя. Мадемуазель Дервье (уже одевшаяся) с другом и компанией отправляется в ближайшую типографию — благо в Париже их много. Следующим вечером в Опере раздают отпечатанные экземпляры чистосердечного признания господина Пейксотта. Париж смеётся.

Девица О’Мёрфи

Девица О’МёрфиСвоей известностью девица О’Мёрфи обязана трём людям: Франсуа Буше её нарисовал, Казанова о ней написал, а Людовик XV сделал её своей любовницей (хотя не исключено, что любовницей короля её сделала фаворитка короля, мадам Помпадур; а участие Людовика XV в её судьбе ограничилось несложными постельными физическими упражнениями).

В общем жизнь Мари-Луизы О’Мёрфи напоминает какой-нибудь плутовской роман (последние книги «Жиль Бласа из Сантильяны» вышли за десять лет до её рождения, а Вольтеровский «Кандид» — через десять лет после). Последуем и мы достойному примеру классиков и начнём наше повествование о будущей звезде «Оленьего Парка» с её родителей.

Семья О’Мёрфи заложила прочное основание для будущего преуспеяния своей дочери. По слухам произошло это почтенное семейство из ирландских беглых якобитов, хотя и её отец, и её дед подписывались просто «Морфи». Отца звали Даниэлем, а мать — Маргаритой Ики. И отец её, и мать обладали немалыми (и оценёнными по достоинству) талантами: отец был посажен в Бастилию за кражу дипломатических документов у своего патрона, а мать — числилась среди поступивших в Сальпетриер (специальное заведение для проституток) в результате жалобы некоей дамы и её развратного племянника на совершенную двумя девицами лёгкого поведения кражу. Можно так же отметить, что маман Мари-Луизы была известна в определённых кругах под прозванием «Англичанка». Достойный пример трудолюбивых родителей не пропал втуне для их многочисленного потомства (пять дочерей и два сына): в докладе полицейского инспектора, надзирающего за проститутками, сёстрам О’Мёрфи посвящено три страницы.

К этому времени нашей героине, Мари-Луизе, было уже почти шестнадцать лет. Она родилась 21 октября 1737 года и была самым младшим ребёнком в семействе Морфи. Читать дальше

Утешение Людовика XIV

Утешение Людовика XIVЛюдовику XIV перед смертью повезло с утешителем. Как известно, 76-летний Король-Солнце умирал долго, мучительно и нехотя. И для поддержки духа велел привести пред своё сиятельное обличье некоего 114-летнего дедушку. «Как ты себя чувствуешь, старик, — в таком-то возрасте?» — спросил король. «Неплохо, Ваше Величество!» — ответил добрый дедушка — «Но в вашем возрасте я чувствовал себя намного лучше, чем вы…»