Герника

В известном анекдоте гестаповец спрашивает у Пикассо, указывая на репродукцию Герники: «Это ваша работа?» — на что Пикассо ему отвечает: «Нет, это ваша работа». В чем-то, «отказываясь» от авторства, Пикассо был прав. «Герника» — результат большого количества случайностей. Один из многих населенных пунктов, уничтоженных во время войны в Испании (и «красными», и «националистами»), он прославился благодаря случайно оказавшемуся рядом американскому журналисту. Затем трагедия Герники стала очень удачной находкой для республиканской пропаганды. Пикассо, которого не особо тронули ужасы Первой мировой войны, незадолго до испанской войны вдруг увлекся политикой — вряд ли бы он без этого обратил внимание на этот сюжет. Как и многие другие творческие личности, он склонялся к левому движению. И, разумеется, после начала гражданской войны на его родине, Пикассо принял сторону республиканского правительства. Для приличного человека иной выбор в то время был немыслимым. «Борьба в Испании — это борьба реакции против народа, против свободы. Вся моя жизнь художника была борьбой против реакции, против смерти искусства. Как после этого можно думать, что я примирюсь с реакцией, со злом?» —  заявлял он. В начале 1937 года он написал яростный антифранкистский памфлет «Сон и ложь Франко», проиллюстрировав его собственными офортами (которые во многом вдохновила серия «Бедствия войны» Гойи). Затем республиканское правительство заказало ему роспись испанского павильона на Всемирной выставке. Сначала Пикассо — у него в то время был творческий кризис и личная жизнь типа «всё сложно» — никак не мог взяться за заказ. Но вскоре на первых полосах левых газет (Пикассо прочел о Гернике в коммунистической «Юманите» от 29 апреля 1937) появилась новость, давшая толчок вдохновению. Была разбомблена Герника.

События, приведшие к трагедии, начались на стратегическом уровне. После неудач со взятием Мадрида и поражения под Гвадалахарой, франкистское командование решило перенести направление главного удара с, образно говоря, «сердца» позиций республиканцев, на её края. В качестве цели была выбрана Страна басков: она была расположена на фланге отделенного от основных республиканских территорий Северного фронта; она была для Северного фронта главным промышленным центром (металлургические, машиностроительные и оружейные предприятия Бильбао); и население Эускади поддерживало не столько левые идеологии, сколько сепаратистские тенденции — а значит его можно было превратить если не в союзников, то, по крайней мере, в спокойных и лояльных подданных). Командовать операцией должен был один из лучших генералов националистов, герцог Эмилио Мола по прозвищу «Бухгалтер». Для захвата Бильбао было сосредоточено всё лучшее, что имел на тот момент Франко: марокканцы, африканские части, наваррские «рекете» (в числе которых было и значительное количество уроженцев Страны басков), смешанные итало-испанские части, итальянская авиация и немецкий легион «Кондор». Сперва план разрабатывался так, чтобы «гражданское население не было вовлечено в боевые действия», но потом концепция изменилась. Решено было использовать террор: от листовок и психопатических передач «Радио Севилья» — до расстрела заложников и массированных бомбардировок.

Операция началась 31 марта — с расстрела 16 пленных республиканцев в Витории. Части националистов — без особого мудрствования — двинулись в лобовую атаку на позиции басков. Расчет был на преимущество в технике и в снабжении. И он оправдался. Легион «Кондор» вступил в дело в тот же день — он бомбил транспортные узлы. ПВО у басков практически отсутствовала — были только пулеметы, совершенно неэффективные против высоко летящих немецких бомбардировщиков. Тактике ковровых бомбардировок республиканцы могли противопоставить менее, чем два десятка истребителей И-15; несколько десятков учебных и разведывательных самолетов были против «Юнкерсов» и «Хейкелей» бесполезны. Наличных сил не хватило. Через несколько дней после начала наступления фронт был практически отрезан от тыла.  Не смотря на то, что республиканское командование попыталось уменьшить давление на басков при помощи наступления возле Мадрида — Брунетской операции — судьба Эускади была решена. Вопрос был лишь в цене — и баски заставили заплатить высокую цену: на то, чтобы пройти 40 километров от исходных позиций до предместий Бильбао франкистам пришлось потратить больше трех месяцев.

Так выглядела Герника после бомбардировки.

Так выглядела Герника после бомбардировки.

26 апреля 1937 года франкистской авиацией был нанесен бомбовый удар по Гернике. Маленький баскский городок не был военной целью. Но Герника обладала огромным моральным значением. В ней находился баскский священный дуб — под которым, кстати, за неделю до бомбардировки приносило присягу правительство Страны басков. В день бомбардировки в городе находилось некоторое количество солдат, бежавших после боя, произошедшего у Маркины день назад; хуже было то, что понедельник был ярмарочным днём — и в Гернике находилось много фермеров с большими стадами скота и овец (лошадь и бык на картине — не фантазия Пикассо). В 16 часов 30 минут раздался звон колокола, предупреждавшего об авианалете. По сигналу и жители города, и все остальные спустились в подвалы. Над городом появился один «Хейнкель-111» и сбросил полторы тонны бомб на центр городка. Люди вышли из убежищ и занялись устранением последствий бомбежки… но тут появилось шесть «Юнкерс-52» и сбросили ещё около девяти тонн бомб. Тем, кого атака застала врасплох пришлось несладко, но и те, кто успел нырнуть в погреб-«бомбоубежище» пришлось не лучше: «Юнкерсы» несли бомбы разных калибров, в том числе и тяжелые — которые легко разрушали подвалы. А в тех убежищах, которые избежали попаданий, люди задыхались от дыма и пыли. Те, кто пытался бежать из города — становились «дичью» для немецких истребителей на окружающих поселок полях. В 17.15 появились оставшиеся три эскадрона (двенадцать «Юнкерсов-52» и три итальянских SM.79s) — ещё пятнадцать машин, нагруженных почти 25 тоннами бомб: от двухкилограммовых осколочных до 250-килограммовых фугасных. И Герника превратилась в ад на земле. В Бильбао — немного меньше 20 километров от Герники — было видно огненно-красное зарево над городом. Баскские власти заявили о 1664 убитых и 889 раненых (из приблизительно 3 700 жителей городка в мирное время — но 26 апреля вместе с беглецами с фронта и прибывшими на ярмарку в Гернике находилось около 10 000 человек). Эти цифры использовала и республиканская пропаганда (они считались истинными до 1980-х.) — но сейчас полагают, что число убитых не превышало 300 человек. Считается, что около 14% городка было разрушено бомбами; пожары закончили дело и на следующий день разрушения оценивались как 74% застройки.

27 апреля новость о разрушении Герники появилась в британской прессе, а на следующий день эмоциональная статья южноафриканца, журналиста-«фрилансера» Джорджа Стира вышла в «Нью-Йорк Таймс». В какой-то мере это была случайность — группа журналистов (в числе которых был и Стир) находилась совсем неподалеку от Герники; более того, из-за пулеметного обстрела с немецкого истребителя им пришлось провести довольно неприятные четверть часа в воронке из-под бомбы. Националисты факт бомбардировки Герники отрицали — они заявили, что она была разрушена самими же басками: «Гернику разрушили поджигатели и бензин. Преступные красные орды, служащие Агирре, президенту Страны басков, зажгли Гернику  и превратили её в руины». Ветераны «Кондора» так же пытались снять с себя ответственность: кто-то писал, что Гернику разбомбили случайно (перепутав с мостом), кто-то заявлял, что следовал лишь приказам испанского командования… Военные преступники всегда оправдываются одинаково.

29 апреля силы националистов вошли в Гернику. Франкисты пытались скрыть все, что можно; но за несколько дней было собрано достаточное количество доказательств бомбардировки. Мир впервые начал понимать, что его ждет в ближайшее время.

Один из эскизов к

Один из эскизов к «Гернике»

Герника была не первым мирным населенным пунктом, подвергшимся бомбардировке во время войны. 31 марта была разрушена деревня Дуранго, в котором перекрещивались железная дорога и автомобильное шоссе: 127 убитых и 131 раненый (среди убитых было 14 монашенок). Неоднократные попытки «деморализовать население посредством воздушных рейдов» предпринимались по отношению к Мадриду (лишь ночь 16 ноября 1936 года стоила Мадриду около 5000 убитых и раненых). Были и другие. Не щадила мирных жителей и артиллерия. Террор — как массовый, так и индивидуальный — активно использовали обе стороны.

Для республиканцев Герника стала пропагандистской и дипломатической победой. В следствие информационной кампании, посвященной Гернике, западные страны начали пересматривать свою политику нейтралитета — но для республиканского правительства было уже поздно: Бильбао пал, Северный фронт был обречен и перелом в войне свершился. Картина Пикассо была весомым вкладом в победу на пропагандистском фронте.

Публика приняла «Гернику» без особого восторга. Кому-то картина показалась слишком банальной, кому-то — слишком интеллектуальной, кому-то бесчувственной. Нашлись даже такие, кто — глядя на полотно — обвинил художника в симпатии к Франко. Действительно, сперва картина была задумана едва ли не как агит-плакат: в центре картины должно было находиться солнце, а на его фоне — сжатый кулак воина. Но художник взял верх; и, в итоге, получилось то, что мы знаем — мрачное, пугающее своим схематизмом изображение ужаса войны. И вызываемые «Герникой» чувства — это, пожалуй, единственное, что в картине не случайно. Пикассо работал над ней очень тщательно: множество эскизов (от почти натуралистичных фигур — до декоративных изображений с цветами и рыбками вместо глаз); упорная работа с композицией (художник несколько раз менял центральные фигуры и их расположение); эксперименты с цветом (Пикассо во множестве вырезал отдельные детали — одежду, кровавые слёзы, цветы — из цветной бумаги и прикладывал их к картине, чтобы оценить получившийся результат)… В общем, мастер использовал весь ассортимент профессиональных приемов, которыми владел. Наверное, поэтому «Герника» прочно заняла свое место в числе общепризнанных шедевров живописи.

«A New International History of the Spanish Civil War», Alpert Michael
«Guernica», Klaus Maier
«Condor. The Luftwaffe in Spain», Laureau Patrick
«Condor Legion. The Wehrmacht’s Training Ground», Ian Westwell
«La Guerra civil espanola», Hugh Thomas
«Revolution and War in Spain, 1931-1939», edited by Paul Preston
«The Battle for Spain. Spanish Civil War 1936-39», Beevor Antony
«The Destruction of Guernica», Paul Preston
«The Revolution and the Civil War in Spain», Pierre Broue & Emile Temime
«Пабло Пикассо», Антонина Валлантен
«Пикассо», Франческо Галуцци

«Жизнь», Пабло Пикассо, 1903

"Жизнь", Пабло Пикассо, 1903

«Жизнь», Пабло Пикассо, 1903

Написанная в мае 1903 года в Барселоне «Жизнь» считается вершиной «голубого периода» Пикассо. Правда, специалисты не могут с полной определенностью объяснить, что эта картина означает. Я, кстати, тоже не могу. Но вселяет некий оптимизм случившаяся у меня ещё в 1990-х беседа с неким джентльменом морально небезупречного рода занятий.

А было это так: мы стояли в офисе и смотрели на календарь с репродукцией этой картины.

— Слушай, ну ты ж, типа, художник; вот объясни мне, в чем здесь прикол? Этот Пикассо, он же ж ни хера не умел рисовать! — сказал джентльмен морально небезупречного рода занятий.
— Вообще-то я архитектор. Но здесь фишка в том, что во время Пикассо уже фотоаппараты изобрели, так что ему не надо было рисовать, что бы было «как в жизни»; он, вроде как, пытался на смысле сконцентрироваться, послание какое-то передать зрителям…
— Это как?
— Да так же, как и ты… Ведь ты же знаешь, что правильно было бы сейчас зайти к директору и сказать: «Здравствуйте! Простите за беспокойство, но я хотел бы поинтересоваться судьбой недавно одолженных вами у нас денег. Если вы не можете сейчас их вернуть, мы могли бы обсудить реструктуризацию долга; или придумать какое-то другое решение… Знаете ли, вы наш давний и хороший партнер и нам не хотелось бы доводить дело до суда». Но ты ведь знаешь, что так до него твоё послание не дойдет (хоть будет правильным и красивым) — и поэтому спросишь «Слышь, б…, где мои деньги, сука!»
— А, понял. И что, типа, какое у твоего Пикассо здесь послание?
— Хрен его знает, я не люблю Пикассо.
Джентльмен некоторое время сосредоточенно созерцал картину. И через несколько минут сообщил.
— А-а-а, я понял! Типа, сначала рождаешься, потом всё время синий и трахаешь всяких… А маму жалко за то, что вырастила придурка!

Так что любой зритель способен вполне качественно интерпретировать любое произведение искусства. А это значит, что я с чистой совестью могу свалить эту задачу на вас. Кое-что, правда, об этой картине расскажу.

Жермена Гаргальо Флорантен Пишо

Жермена Гаргальо-Флорантен-Пишо

Например, точно известно, кто на ней нарисован. Мужчина — это близкий друг Пикассо, Карлос Касагемас. Он тоже был художником и, по сути, финансировал поездку Пикассо в Париж, что закончилось для него (Касагемаса) трагически. Женщина, которая опирается Касагемасу на плечо — Жермена Флорантен (в девичестве Гаргальо, а позднее — Пишо, под этой фамилией она наиболее известна), героиня той же трагической истории.

Испанские друзья посоветовали Пикассо и Касагемасу «девушек для компании». Формально они были прачками и натурщицами. Неформально — проститутками. Одной из них была как раз Жермена. И Касагемас в неё влюбился до беспамятства. Романтика? Не совсем. Во-первых, Касагемас был женат. А во-вторых — и это главное — Жермене он не понравился. Совсем. Хуже того, она влюбилась в друга Пикассо и Касагемаса, тоже художника из Каталонии, Рамона Пишо.

Касагемас впал в депрессию. И Пикассо насильно отвез друга обратно в Испанию: мол, с глаз долой — из сердца вон. Но это не помогло. Касагемас вернулся в Париж, к объекту своей любви. 17 февраля 1901 года он, Жермена, Пишо и еще несколько их общих друзей ужинали в кафе «Ипподром». В 21.00 Касагемас встал, произнес тост («За ваше здоровье!»), вытащил из кармана револьвер, выстрелил в Жермену (и промахнулся), а потом — себе в висок. Говорят, что «бессердечная» девушка даже не пошевельнулась.

Почему «бессердечная» в кавычках? Дело в том, что Гертруда Стайн описывала её (в «Автобиографии Элис Б. Токлас», конечно) в тонах, довольно далеких от изображений роковых и бесчувственных красоток: «Она была тихая и серьезная и очень испанка, у нее были чисто испанские квадратные плечи и пристальный невидящий взгляд. Она была очень добрая… Жермен … была героиней множества странных историй, однажды она доставила в больницу молодого человека, он был ранен в драке в мюзик-холле, а все его приятели его бросили. Жермен приняла в нем самое живое участие и ухаживала за ним, будто так и надо. У нее была целая куча сестер, все они, и она вместе с ними, родились и выросли на Монмартре и повыходили замуж за людей самых разных национальностей, даже за армян и турок. Жермен потом очень долго болела, не один год, и подле нее всегда была целая свита преданных ей людей. Они носили ее прямо в кресле в ближайшее синема и высиживали, и она вместе с ними, в кресле, весь сеанс до самого конца».

«Вознесение» или «Похороны Касагемаса», Пабло Пикассо, 1901. Радует, что я эту картину вам растолковывать не взялся.

После этой истории в депрессию впал уже Пикассо (напомню — они с Касагемасом были очень близкими друзьями). И эта депрессия, как считают, положила начало его «голубому периоду». Одна их первых картин художника, выполненная в сине-голубой гамме официально называлась «Вознесение», а неофициально — «Похороны Касагемаса».

«Жизнь» была написана через пару лет после этой трагичной истории (на самом деле, Пикассо возвращался к ней и намного позже — в «Танцорах» 1925-го). В ней ещё далеко до той манеры, с которой ассоциируется Пикассо, но уже можно проследить её зачатки. Как это не смешно звучит — кубизм вполне можно описать при помощи трех классических Аристотелевых единств: единства места, единства времени и единства действия. В своих более поздних картинах Пикассо пытается (живописными средствами) вписать некоторое количество действий, происходящих в нескольких местах и на протяжении некоего периода времени в одну картину. Добавив к этому ещё единство ракурса — то есть попытку изобразить взятый предмет со всех сторон одновременно. В «Жизни» он ещё не пришел к единству ракурса (для этого ему понадобятся Гертруда Стайн и Матисс с африканской статуэткой), но вот попытка вписать в одно изображение длительный отрезок времени и несколько действий, совершаемых одними и теми же людьми в разных точках пространства — уже наличествует. Так что если бы я был остроумным — я бы всё-таки искал истоки кубизма в безнадежных попытках живописи конкурировать с кинематографом…

Ах, да! едва не забыл (это чтобы вам всё так просто не казалось): когда картину отправили на рентген, выяснилось, что первоначально у мужчины было лицо Пикассо.