Художника обидеть может каждый. Но не безнаказанно. Это продемонстрировал великий Микеланджело Буанаротти при помощи одной из фресок Сикстинской капеллы. Речь идёт о Страшном суде.

Как известно, большая часть фрески занята довольно скудно одетыми телами подсудимых. Единственная уступка, которую мастер сделал морали — это слегка прикрытые гениталии. Разумеется, ревнители приличий сочли это недостаточным.

Возглавляла ревнителей приличий весьма важная персона — папский камерарий, кардинал Бьяджо да Чезена. По современным понятиям его пост соответствовал постам министра финансов, главы центрального банка и главы администрации государства одновременно. Конечно же он имел право контролировать и наставлять Микеланджело. По крайней мере, ему так казалось.

Посетив Сикстинскую капеллу, господин камерарий узрел нарисованное художником буйство плоти и возмутился до самой глубины кардинальской души. Он разъяснил Микеланджело, что это ужас и позор, что нельзя такое рисовать в святом месте и что вообще художнику здесь не баня и не кабак, а важное и серьезное учреждение.Возразить столь важной персоне художник, конечно, не мог. Но он мог рисовать и этим воспользовался. В нижнем правом углу «Страшного суда» появилась непривлекательная фигура с ослиными ушами и обвившей жирные телеса змеёй, каковая в придачу грызёт оной фигуры детородный орган. Лицом и статурой эта фигура в точности повторяла его преосвященство.

Бьяджо да Чезена на фреске Микеланджело «Страшный суд»

Кардинал это увидел. Говорят, увидев, он даже взвыл. Он бросился жаловаться Папе Римскому — Павлу III — на «мерзкого художника», осмелившегося поместить самого камерария в ад, да ещё и в весьма постыдном виде.

Но что-то пошло не так.

– Увы, сын мой, – сказал Папа, – я властен на земле, я мог бы вмешаться, если бы речь шла хотя бы о чистилище. Но если речь идет об аде – там я бессилен. Иди, поговори об этом с Микеланджело.