Главная - Tempora.club

10 самых странных, нелепых, скандальных и обескураживающих произведений искусства

Опубликовано 22.06.2017 автором P. Dyaczenko22 июня, 2017

На фотографии — Марсель Дюшан. Он играет в шахматы. Но это он во всём виноват. Это он всё начал!

Некоторые произведения искусства вызывают (по крайней мере у меня) легкое непонимание. Нет, интерпретировать соответствующим образом можно всё, что угодно — один мой знакомый при помощи измерений пивного прилавка и несложных математических вычислений вывел дату начала второй мировой войны — но речь идет о том, что при взгляде на некоторые общепризнанные шедевры в голове сами собой возникают вопросы: что это? для чего оно? зачем я здесь? кто из нас идиот (и это обычно не художник, потому что ему за это заплатили)?

И я решил составить небольшой личный хит-парад искусственных нелепиц.

<… — здесь должно было быть длинное рассуждение о том, что искусственное — противоположность природного и поэтому чем дальше от природы, тем ближе к искусству, а значит искусство ни на что не похожее самое наивысшее искусство и есть>

Примечание: «Черного квадрата» здесь не будет. Во-первых он уже всем надоел, а во-вторых — есть вещи и позабавнее.

10. «Монограмма», Роберт Раушенберг

Роберт Раушенберг в 1955 году купил чучело козы. В комиссионном магазине. За 15 баксов. И магазин после этого закрылся. Он принес чучело домой, приложил его к холсту — не понравилось. Поставил на деревянную платформу (на колесиках) — лучше, но всё-таки чего-то не хватало. «…она [коза] отказывалась становиться предметом искусства – получался попросту объект с козой» — жаловался художник. И тут его осенило — он надел на козу автомобильную покрышку. Остальное — коллаж, масляная краска на морде (у козы) — было уже делом техники. Через четыре года шедевр был закончен.

9. «Исчезание», Жорж Перек

«Исчезание», Жорж Перек

Не стоит ограничиваться лишь изобразительными искусствами — литература тоже имеет право присутствовать в нашем хит-параде. «Исчезание» — это роман-«липограмма», в котором отсутствует буква «е». Вообще. На 400 страницах. В русском переводе, правда, пришлось вместо буквы «е» исключать букву «о».
Перек, кстати, вообще любитель шуточек — в «Жизнь, способ употребления» (99 глав, 1467 персонажей), например, ненавязчиво вставлены целые страницы из Рабле, Бальзака и ещё бог весть кого. Плагиатом, кстати, это назвать нельзя — авторы использованных фрагментов на нарушение авторских прав уже пожаловаться давно не могут, в конце автор честно признается в заимствованиях, да и героев «цитат» он заменяет на героев собственного романа.

8. «Все, с кем я когда-либо спала с 1963 по 1995», Трейси Эмин.

«Все, с кем я когда-либо спала с 1963 по 1995», Трейси Эмин — это просто палатка, с вышитыми именами любовников, вступавших в отношения с художницей в 1963-95 годах (102 особи). Продана за 12 000 фунтов стерлингов.
Свою творческую деятельность она начала с почтовой рассылки. Она написала сотне человек и предложила им инвестировать в неё скромную сумму 10 фунтов. Взамен она гарантировала каждому «инвестору» получение от неё четырех интимных писем, из которых одно — с пометкой «лично».

7. «Au Naturel», Сара Лукас

Это эротическая скульптура, как вы, наверное, догадались. Сара Лукас — подружка Трейси Эмин из п. 8. Они вместе открыли магазин «The Shop» («Магазин») и продавали в нем всякие разности: например, авторские дизайнерские футболки с надписями «Полная жопа», «Я такая за…ная», «Ёмкость для спермы» и тому подобное.

6. Здесь должен был быть «Черный квадрат» Малевича

Но я же вам сказал, что его здесь не будет. Видите, я уже кое-чему у современных художников научился.

5. Джексон Поллок

Откровенно говоря, я затрудняюсь выбрать какую-то одну картину этого художника — они все достойны занять место в этом списке. Поэтому, я ограничусь фотографией Поллока за работой — тем более именно благодаря фотосессии, на которой этот снимок был сделан, он пришел к успеху.
«До» он продавал свои картину по принципу 150 баксов — любая. Точнее, выставлял на продажу — с покупателями не особо складывалось. «После» — его картины стоили десятки и сотни тысяч долларов. Сейчас его картины стоят более 100 000 000 долларов. Забавно, что фотограф (Ганс Намут) не особо горел желанием художника фотографировать, его уговорил их общий приятель, считавший Поллока гением (правда, не купивший у него ни одной картины).
Слава и богатство не пошли ему на пользу: он погиб через шесть лет после фотосессии, сев пьяным за руль новенького автомобиля — надо было съездить за следующей порцией выпивки.

4. «Тысяча лет», Дэмьен Хёрст

Здесь тоже перед нами становится проблема выбора — какое из чучел этого великого таксидермиста наиболее достойно? Я решил остановиться на «Тысяче лет» — потому что мне уже лень писать, а это замечательное произведение искусства детально разъяснено в книге Уилла Гомперца «Непонятное искусство» (кстати, рекомендую почитать):
«В 1990 году родилась инсталляция «Тысяча лет» (ил. 35) – блестяще задуманная и великолепно исполненная работа, одновременно зловещая и жизнеутверждающая.
Она представляет собой большой стеклянный параллелепипед – около четырех метров в длину, два в высоту и два в ширину – в черном стальном каркасе. Внутри параллелепипед разделен пополам стеклянной перегородкой, в которой просверлены четыре круглых отверстия размером с кулак. В одной секции стоит белый куб из ДВП, похожий на гигантскую игральную кость, с тем лишь отличием, что все грани отмечены только одной черной точкой. По другую сторону стеклянной перегородки на полу лежит гниющая голова коровы. Над ней висит электронная мухобойка из тех, что можно увидеть у мясников. В двух противоположных углах стоят миски с сахаром. Для завершения образа Херст добавил мух и личинок. В итоге получилось нечто напоминающее наглядное пособие по биологии – в помощь учителю, объясняющему мушиный жизненный цикл: муха откладывает яйца в коровью голову, яйцо превращается в личинку, которая питается разлагающейся плотью, пока не вылупится в муху; та будет лакомиться сахаром, спариваться с другой мухой, опять откладывать яйца на коровью голову, пока ее не прибьет мухобойка (в роли равнодушного Бога), после чего насекомое упадет на коровью голову – и теперь уже дохлая муха станет частью разлагающейся органической материи и обеспечит питанием только что вылупившихся личинок. Отвратительно? Да. Хорошо? Очень. Искусство? В высшей степени».

3. «Эквивалент VIII», Карл Андре

Эквивалент VIII, Карл Андре

Это минималистическая скульптура. Поэтому и описание будет минималистическим: 120 огнеупорных кирпичей, которые могут быть сложены в восемь разных форм одинакового объема, купленные галереей Тейт за 2 000 фунтов стерлингов с небольшим.

2. «Белая картина», Роберт Раушенберг

Это даже не картина, это целый триптих. Оценивается он приблизительно в 15 000 000 долларов. Согласитесь, надо быть гением, чтобы люди согласились платить такие деньги за кусок белого холста. Хотя, может, достаточно выглядеть гением на фоне этих людей…
Сам Раушенберг называл эти произведения «иконами эксцентричности». Хотя с ним в эксцентричности сложно было тягаться. Как-то, будучи ещё молодым и неизвестным художником, он взял бутылку виски и заявился в гости к художнику уже известному — Виллему де Кунингу. Зачем? Попросить у маститого коллеги его рисунок… чтобы этот рисунок стереть, создав таким образом произведение искусства под названием «Стертый рисунок де Кунинга». Старший коллега пошел навстречу молодежи; правда постарался выбрать что-то, что было бы стереть очень сложно. Но молодость победила — Раушенберг трудился целый месяц без перерыва, но изображение стёр.

1. «Фонтан», Марсель Дюшан

С этой скульптуры всё началось. В 1916 году, в Нью Йорке, французский художник купил писсуар. Потом он принес его в мастерскую, подписал (своим псевдонимом) и нарек «Фонтаном». Затем он попытался отправить шедевр на Выставку независимых художников. Формально, каждый имел право выставлять на ней все, что захочет — уплатив один доллар членских взносов и пять долларов за каждый выставленный экспонат. Но независимые художники провалили экзамен на независимость мышления — и великолепный писсуар был отвергнут (или, согласно легенде, злонамеренно разбит кем то из руководителей общества). Но современное искусство ни остановить, ни уничтожить невозможно — и на данный момент в мире существует 15 оригинальных экземпляров «Фонтана».

Да, конечно десять позиций для такого парада — маловато; за пределами нашего внимания остались Ротко и Лихтенштейн, Кунс и Магритт, Пистолетто и Уолл… В общем их много. Они среди нас!

Симпосий

Опубликовано 09.06.2017 автором P. Dyaczenko9 июня, 2017

Симпосий — настенная роспись из гробницы в Посейдонии (позднее — Пестум), 480-е гг. до н. э.

Симпосий и симпозиум это, в принципе, одно и то же слово. Симпозиум — латинизированная форма греческого слова, а с древнегреческого συμπόσιον переводится как «пиршество», «совместная выпивка» (причем второй перевод, похоже, более точный). По какому недоразумению это название прикрепилось к научным конференциям — неясно… Хотя черт его знает, чем там эти ученые занимаются.

Древние греки выпить любили не меньше, чем кто-либо. В принципе, у них считалось постыдным напиваться до потери пульса, но это в теории. Чрезмерное употребление нигде не приветствуется. А кое где даже запрещено религией или законом. Но кого это останавливает?

Античные греки, по крайней мере, пытались процесс упорядочить. До определенного количества выпитого это даже срабатывало. В какой-то момент, конечно, собутыльники… ах, да, бутылок тогда ещё не было, симпосиасты теряли контроль над собой и начинали горланить песни, развлекаться дурацкими играми и использовать флейтисток не по назначению. Но они хотя бы пытались.

Думаю, что попытка пить по правилам — уникальное достижение культуры. Очень жаль, что утраченное. И его нужно хоть вкратце описать.

Симпосий часто начинался со складчины. Для успешной совместной выпивки требовались:

Вино — древние греки пили вино разбавленным; обычно это была часть вина на две или три части воды. Хотя, случалось, что «разогревшись» симпосиасты переходили к неразбавленному вину. В общем же приличным считалось соблюдать умеренность в выпивке. Поэт Эвбул так систематизировал количество выпитого и его последствия: «Первая чаша — для здоровья, вторая — для любви и удовольствия, третья — для сна, четвертая — для насилия, пятая чаша — для шума и гама, шестая — для пьяных беспорядков, седьмая — для тьмы в глазах, восьмая — для рвоты, девятая — для извержения желчи, а десятая — для сумасшествия и бросания стульев».
Еда. Бывало, разумеется, столы ломились от всевозможных яств — приблизительно как в наше время (см. трималхионов пир в «Сатириконе»). Компания старалась выставить на стол самую вкусную и сытную закуску из доступных, да ещё и в наибольшем возможном количестве. Правда, среди людей разумных и образованных считалось, что еды должно быть немного — лишь легкая закуска; обжорство не должно было мешать приятной беседе. Истинному философу полагалось утолить голод перед совместным пиршеством — и, правда ведь, на совместную выпивку не жрать же приходят…
Развлечения. Не все способны развлечь себя самостоятельно. И даже те, кто способен — не всегда в состоянии это делать. Поэтому — при возможности — на симпосий приглашались наемные музыканты (обоих полов), мимы, жонглеры, шуты, аэды (чтецы-декламаторы), танцоры и танцовщицы, проститутки (тоже обоих полов) и так далее.
Украшения — венки и гирлянды (которые надевались на гостей для придания пьянке праздничной атмосферы), цветы и прочие приятные мелочи.
Гигиенические средства — благовония, растирания и прочее; перед выпивкой положено было совершить омовение и натереться благовониями — и эту возможность должна была предоставить принимающая сторона.
Всякие разности вроде светильников, факелов и тележек для развоза гостей по домам.

Стоит ещё добавить несколько слов о посуде. Технически для пиршества необходимы были:

гидрии — кувшины для воды
ойнохои — кувшины для вина
кратеры — сосуды для смешивания воды и вина
килики — чаши для пития и игры в коттаб
и, иногда, псиктеры — сосуды для охлаждения вина

Они, конечно, обыкновенно имелись в хозяйстве. Но правила хорошего тона требовали, чтобы праздничная посуда была соответственно расписана. Это могли быть мифологические или литературные сюжеты для ведения изысканных и утонченных бесед, а могли быть и более приземленные мотивы — юмор, эротика и изображения симпосиев.

И последнее, что стоит отметить — это то, что симпосий был сугубо мужским развлечением. Женщины присутствовали на нем только в качестве гетер, проституток, музыкантш, танцовщиц и т. п.

Итак, с чего начинался симпосий? Начинался он с прихода гостей. Рабы хозяина вечеринки помогали гостям омыться и натирали их благовониями. Потом все рас… нет, не рассаживались… разлагались? раскладывались? В общем, размещались на ложах. Процесс был тяжелым — любой гость мог вспылить из-за того, что ему было определено недостаточно почетное (по его мнению) место. Нов тесных (или просвещённых) компаниях к этому относились согласно тому принципу, что не место красит человека, а человек — место.

Затем — если гости были голодны — симпосиасты ели. До насыщения — дабы впоследствии не отвлекаться на еду.

Затем совершалось ритуальное возлияние и возносилась хвала богам (возлияния в честь богов могли повторяться на протяжении всего застолья).

Затем происходила вещь, которая в корне отличает выпивку древних греков (и следовавших их традиции римлян) от выпивки современной. Выбирался симпосиарх, распорядитель симпосия. Считалось, что симпосиархом должен был быть человек разумный, авторитетный, умеренный и не склонный к пьянству (но и не питающий отвращения к вину). Одновременно с выборами определялись правила симпосия — сколько пить, чем заниматься, что обсуждать и т. п.

Следить за выполнением этих правил было основной обязанностью симпосиарха. Он мог назначать за нарушение правил штрафы, мог даже изгнать с пира плохо себя ведущего гостя. Часто симпосиарх даже определял сколько (и как часто) кому пить — для приятного времяпровождения гости должны были находиться приблизительно на одной стадии опьянения. Если темы для обсуждения и занятия гостей не были установлены изначально — их определял и назначал симпосиарх. Он же разрешал споры, судил игры и соревнования.

Игры были важной частью симпосия. Популярны были словесные игры (вроде буриме), соревнования в риторике или декламации, конкурсы на знание литературы (например, один участник произносил строку из Гомера, а другой — должен был на память произнести следующую; тот, кто ошибался — платил штраф). Были игры и менее интеллектуальные, например — коттаб: игрок должен был выплеснуть остатки вина из своей чаши в другую, стоящую в отдалении — и сделать это не проливая вино на пол. Развлекались и совсем просто: пением, танцами или использованием флейтисток не по назначению.

Приглашать артистов для развлечения — тоже было общепринятой практикой; хоть и не особо поощряемой. Сократ (в Передаче Платона, в диалоге «Протагор») говорит: «…где за вином сойдутся люди достойные и образованные, там не увидишь ни флейтисток, ни танцовщиц, ни арфисток,— там общаются, довольствуясь самими собой, без этих пустяков и ребячеств, беседуя собственным голосом, по очереди говоря и слушая, и все это благопристойно, даже если и очень много пили они вина». Хотя, справедливости ради, замечу, что Ксенофонт (тоже ученик Сократа) упоминал, что Сократ любил акробатов и при случае (и при достаточном количестве вина) и сам мог откалывать кое-какие штуки.

Но на самом деле, несмотря на сторонние и посторонние развлечения, главной целью симпосия было дружеское общение. По настоящему дружеское — ибо древнегреческая поговорка гласит: «Нет более ненавистного человека, чем тот, кто помнит всё, что слышал за выпивкой».

Роберт Листон — чемпион ампутации

Опубликовано 08.06.2017 автором P. Dyaczenko8 июня, 2017

Роберт Листон, портрет работы Семюэла Стампа, 1847 год. Для того, чтобы лучше себе представить этого великого хирурга, надо знать, что он был почти два метра ростом и имел обыкновение оперировать в сюртуке (обычно зеленом) и армейских сапогах-«веллингтонах».

Двести лет назад необходимость ампутации была настоящей катастрофой. Никто не думал об антисептике. Мир ещё не знал анестезии — набор анестезиолога включал в себя бутылку спиртного, деревянную киянку и обернутую кожей палку (пациент должен был зажимать её в зубах — крики мешали хирургу). Почти каждый второй пациент умирал в результате операции: в Королевском лазарете Эдинбурга — а это была очень хорошая больница — умирало 46% прооперированных. Потеря крови, инфекции, болевой шок — всё представляло смертельную опасность.

Единственным спасением было искусство хирурга. Чем быстрее выполнялась операция — тем больше у пациента было шансов выжить (скорость процедуры, конечно, никак не могла повлиять на вероятность заражения, но она могла снизить кровопотерю и уменьшить шок). И врачи достигали в своей работе невероятных высот.

Одним из лучших был Роберт Листон. Он отточил свои навыки настолько, что мог отрезать ногу (выше колена) за две с половиной минуты. Его сравнивали с опытным фехтовальщиком: «Засекайте время, джентльмены!» — говорил он размахивая скальпелем.

В памяти человеческой он остался — благодаря несколько эксцентричному поведению, увлеченностью работой и скверному характеру — в основном из-за того, что стал героем нескольких городских легенд.

Первая рассказывает о том, как он, стремясь побить собственный рекорд скорости проведения операции, в запале оттяпал пациенту вместе с ногой и мошонку.

Фотография Роберта Листона, 1845 год.

Вторая, не менее известная, повествует об уникальной операции «с 300% вероятностью смертельного исхода». Дело, якобы, обстояло так: отрезая пациенту ногу, он случайно отхватил ассистенту (который эту ногу держал) несколько пальцев на руке. Испугавшись, он отдернул руку со скальпелем, и разрезал этим скальпелем сюртук пожилому врачу, наблюдавшему за операцией. Лезвие лишь вспороло ткань, но старый доктор, взглянув на место разреза и увидев там пятна крови, скончался на месте от сердечного приступа. Прооперированный пациент умер через несколько дней от гангрены; от той же гангрены умер и ассистент Листона, заразившись ею от пациента через скальпель, лишивший его пальцев. Одна операция — три смертельных исхода.

На самом деле эти рассказы не совсем соответствуют действительности. Скорее всего, они базируются на слухах, распространяемых не слишком жаловавшими Листона сотрудниками. Будучи сыном священника, Листон был невероятно принципиален. Кроме того, он был трудоголиком и предъявлял очень высокие требования к коллегам. В итоге (в 1834 году), он должен был из-за разногласий с коллегами покинуть Королевский лазарет Эдинбурга. Правда за 16 лет работы в нем, Листону удалось снизить показатели смертности после операций с 46% до 15%.

Без работы самый быстрый хирург Британии долго не остался; уже в 1835 он принимает должность первого профессора хирургии в больнице Университетского колледжа Лондона (там он работал до самой смерти в 1847 году). Там (21 декабря 1846 года) Роберт Листон проводит первую в Европе операцию с применением анестезии. На этот раз операция — это была ампутация ноги — заняла у Листона 28 секунд. Для анестезии он использовал эфир: «Мы сегодня используем этот придуманный янки трюк, джентльмены, — заявил он, — чтобы лишить нашего пациента чувствительности» — американец Уильям Мортон применил этот вид анестезии двумя месяцами ранее.

В добавок к вышеперечисленному, он изобрел зажимы для артерий и шину для фиксации бедренной кости, которую используют до сих пор.

Хосокава Фудзитака (Юсай)

Опубликовано 04.06.2017 автором P. Dyaczenko1 июня, 2017

Хосокава Фудзитака (Юсай) На этой картине (тушью по шелку) изображен Хосокава Фудзитака, известный так же под монашеским именем Юсай. Он был даймё (управлял провинцией Танго), союзником сначала Тоётоми Хидеёси, а потом — Токугавы Иэясу, окончательно объединившего Японию после «эпохи воюющих провинций». Кроме того, Хосокава Фудзитака был известным ученым и поэтом.

Родился Хосокава Фудзитака в 1534 году, принял монашеский постриг — в 1580-х, а умер — в 1610, в Киото. Написав, как было принято в то время, предсмертное стихотворение:

В мире, что пребывает,
Изменяясь, вовек неизменным,
Подобные листьям опавшим,
Слова, запавшие в сердце,
Глубóко, дают побеги.

Поэзия в его время (как, впрочем, и в любое другое) имела исключительно высокий статус. Даже считалось, что поэты обладают неким тайным знанием, передающимся из поколения в поколение или от мастера — к ученикам. А Юсай был одним из величайших мастеров и знатоков поэтического искусства на островах. Представители лучших самурайских семей учились у него. Надо сказать, что кроме таланта, Хосокава Фудзитака обладал ещё и огромной и очень ценной библиотекой. Например, в этой библиотеке имелся единственный сохранившийся экземпляр «Кокин дэндзю», трактата, истолковывающего и анализирующего «Кокинсю», эталонный сборник японской поэзии X века.

Библиотека и поэзия однажды спасли ему жизнь.

В 1600 году разразилась схватка между Токугавой Иэясу и Ишидой Мицунари, потомком Фудзивара, возглавившим заговор против будущего правителя Японии, становящегося слишком могущественным. Юсай принял сторону Токугавы — у него были личные счеты с Мицунари, казнившим его приемную дочь. Сложность была в том, что не очень-то большие владения Хосокавы были со всех сторон окружены сторонниками Мицунари. Это было настоящее самоубийство.

В середине августа пятнадцатитысячная армия взяла в осаду замок Танабэ с гарнизоном в 500 человек, возглавляемым Хосокавой лично. Казалось бы, легкая победа сторонникам Мицунари обеспечена. Но всё оказалось не так легко. Стены замка, несмотря на непрерывную бомбардировку, отказывались рушиться. Как выяснилось, ученики великого поэта, которых было весьма много в армии его противников, попросту «забывали» заряжать ядра в пушки. Из-за этого осада затянулась: артиллерийский обстрел начал давать видимые результаты аж через полтора месяца — к началу октября.

И Юсай решил спасти библиотеку. Он попросил у осаждающих позволения вывезти из замка собрание свитков и отправить его в Киото — в подарок императору. Вскоре под стенами замка появился императорский посланник. Для того, чтобы он смог вывезти библиотеку, осаждающие согласились на перемирие. Посланник пытался уговорить Хосокаву сдаться, но тот отказался: долг любого самурая, независимо от того, насколько этот самурай знаменит — умереть за своего господина; и он будет неуклонно своему долгу следовать.

В итоге вмешался сам император, Го-Ёдзей: он приказал Юсаю сдать замок и прибыть в Киото. Приказы императора священны — и 19 октября Хосокава Фудзитака во главе остатков гарнизона покинул замок и отправился в столицу. Осаждающие пропустили его беспрепятственно — они в глубине души были согласны с тем, что бесценная жизнь великого ученого и поэта должна быть сохранена.

Но на место решающей битвы около Секигахары осаждающие добраться не успели. Токугава Иэясу нанес поражение армии Мицунари 21 октября.

«Жизнь», Пабло Пикассо, 1903

Опубликовано 28.05.2017 автором P. Dyaczenko2 октября, 2020

«Жизнь», Пабло Пикассо, 1903

Написанная в мае 1903 года в Барселоне «Жизнь» считается вершиной «голубого периода» Пикассо. Правда, специалисты не могут с полной определенностью объяснить, что эта картина означает. Я, кстати, тоже не могу. Но вселяет некий оптимизм случившаяся у меня ещё в 1990-х беседа с неким джентльменом морально небезупречного рода занятий.

А было это так: мы стояли в офисе и смотрели на календарь с репродукцией этой картины.

— Слушай, ну ты ж, типа, художник; вот объясни мне, в чем здесь прикол? Этот Пикассо, он же ж ни хера не умел рисовать! — сказал джентльмен морально небезупречного рода занятий.
— Вообще-то я архитектор. Но здесь фишка в том, что во время Пикассо уже фотоаппараты изобрели, так что ему не надо было рисовать, что бы было «как в жизни»; он, вроде как, пытался на смысле сконцентрироваться, послание какое-то передать зрителям…
— Это как?
— Да так же, как и ты… Ведь ты же знаешь, что правильно было бы сейчас зайти к директору и сказать: «Здравствуйте! Простите за беспокойство, но я хотел бы поинтересоваться судьбой недавно одолженных вами у нас денег. Если вы не можете сейчас их вернуть, мы могли бы обсудить реструктуризацию долга; или придумать какое-то другое решение… Знаете ли, вы наш давний и хороший партнер и нам не хотелось бы доводить дело до суда». Но ты ведь знаешь, что так до него твоё послание не дойдет (хоть будет правильным и красивым) — и поэтому спросишь «Слышь, б…, где мои деньги, сука!»
— А, понял. И что, типа, какое у твоего Пикассо здесь послание?
— Хрен его знает, я не люблю Пикассо.
Джентльмен некоторое время сосредоточенно созерцал картину. И через несколько минут сообщил.
— А-а-а, я понял! Типа, сначала рождаешься, потом всё время синий и трахаешь всяких… А маму жалко за то, что вырастила придурка!

Так что любой зритель способен вполне качественно интерпретировать любое произведение искусства. А это значит, что я с чистой совестью могу свалить эту задачу на вас. Кое-что, правда, об этой картине расскажу.

Жермена Гаргальо-Флорантен-Пишо

Например, точно известно, кто на ней нарисован. Мужчина — это близкий друг Пикассо, Карлос Касагемас. Он тоже был художником и, по сути, финансировал поездку Пикассо в Париж, что закончилось для него (Касагемаса) трагически. Женщина, которая опирается Касагемасу на плечо — Жермена Флорантен (в девичестве Гаргальо, а позднее — Пишо, под этой фамилией она наиболее известна), героиня той же трагической истории.

Испанские друзья посоветовали Пикассо и Касагемасу «девушек для компании». Формально они были прачками и натурщицами. Неформально — проститутками. Одной из них была как раз Жермена. И Касагемас в неё влюбился до беспамятства. Романтика? Не совсем. Во-первых, Касагемас был женат. А во-вторых — и это главное — Жермене он не понравился. Совсем. Хуже того, она влюбилась в друга Пикассо и Касагемаса, тоже художника из Каталонии, Рамона Пишо.

Касагемас впал в депрессию. И Пикассо насильно отвез друга обратно в Испанию: мол, с глаз долой — из сердца вон. Но это не помогло. Касагемас вернулся в Париж, к объекту своей любви. 17 февраля 1901 года он, Жермена, Пишо и еще несколько их общих друзей ужинали в кафе «Ипподром». В 21.00 Касагемас встал, произнес тост («За ваше здоровье!»), вытащил из кармана револьвер, выстрелил в Жермену (и промахнулся), а потом — себе в висок. Говорят, что «бессердечная» девушка даже не пошевельнулась.

Почему «бессердечная» в кавычках? Дело в том, что Гертруда Стайн описывала её (в «Автобиографии Элис Б. Токлас», конечно) в тонах, довольно далеких от изображений роковых и бесчувственных красоток: «Она была тихая и серьезная и очень испанка, у нее были чисто испанские квадратные плечи и пристальный невидящий взгляд. Она была очень добрая… Жермен … была героиней множества странных историй, однажды она доставила в больницу молодого человека, он был ранен в драке в мюзик-холле, а все его приятели его бросили. Жермен приняла в нем самое живое участие и ухаживала за ним, будто так и надо. У нее была целая куча сестер, все они, и она вместе с ними, родились и выросли на Монмартре и повыходили замуж за людей самых разных национальностей, даже за армян и турок. Жермен потом очень долго болела, не один год, и подле нее всегда была целая свита преданных ей людей. Они носили ее прямо в кресле в ближайшее синема и высиживали, и она вместе с ними, в кресле, весь сеанс до самого конца».

«Вознесение» или «Похороны Касагемаса», Пабло Пикассо, 1901. Радует, что я эту картину вам растолковывать не взялся.

После этой истории в депрессию впал уже Пикассо (напомню — они с Касагемасом были очень близкими друзьями). И эта депрессия, как считают, положила начало его «голубому периоду». Одна их первых картин художника, выполненная в сине-голубой гамме официально называлась «Вознесение», а неофициально — «Похороны Касагемаса».

«Жизнь» была написана через пару лет после этой трагичной истории (на самом деле, Пикассо возвращался к ней и намного позже — в «Танцорах» 1925-го). В ней ещё далеко до той манеры, с которой ассоциируется Пикассо, но уже можно проследить её зачатки. Как это не смешно звучит — кубизм вполне можно описать при помощи трех классических Аристотелевых единств: единства места, единства времени и единства действия. В своих более поздних картинах Пикассо пытается (живописными средствами) вписать некоторое количество действий, происходящих в нескольких местах и на протяжении некоего периода времени в одну картину. Добавив к этому ещё единство ракурса — то есть попытку изобразить взятый предмет со всех сторон одновременно. В «Жизни» он ещё не пришел к единству ракурса (для этого ему понадобятся Гертруда Стайн и Матисс с африканской статуэткой), но вот попытка вписать в одно изображение длительный отрезок времени и несколько действий, совершаемых одними и теми же людьми в разных точках пространства — уже наличествует. Так что если бы я был остроумным — я бы всё-таки искал истоки кубизма в безнадежных попытках живописи конкурировать с кинематографом…

Ах, да! едва не забыл (это чтобы вам всё так просто не казалось): когда картину отправили на рентген, выяснилось, что первоначально у мужчины было лицо Пикассо.