«Жизнь», Пабло Пикассо, 1903

"Жизнь", Пабло Пикассо, 1903

«Жизнь», Пабло Пикассо, 1903

Написанная в мае 1903 года в Барселоне «Жизнь» считается вершиной «голубого периода» Пикассо. Правда, специалисты не могут с полной определенностью объяснить, что эта картина означает. Я, кстати, тоже не могу. Но вселяет некий оптимизм случившаяся у меня ещё в 1990-х беседа с неким джентльменом морально небезупречного рода занятий.

А было это так: мы стояли в офисе и смотрели на календарь с репродукцией этой картины.

— Слушай, ну ты ж, типа, художник; вот объясни мне, в чем здесь прикол? Этот Пикассо, он же ж ни хера не умел рисовать! — сказал джентльмен морально небезупречного рода занятий.
— Вообще-то я архитектор. Но здесь фишка в том, что во время Пикассо уже фотоаппараты изобрели, так что ему не надо было рисовать, что бы было «как в жизни»; он, вроде как, пытался на смысле сконцентрироваться, послание какое-то передать зрителям…
— Это как?
— Да так же, как и ты… Ведь ты же знаешь, что правильно было бы сейчас зайти к директору и сказать: «Здравствуйте! Простите за беспокойство, но я хотел бы поинтересоваться судьбой недавно одолженных вами у нас денег. Если вы не можете сейчас их вернуть, мы могли бы обсудить реструктуризацию долга; или придумать какое-то другое решение… Знаете ли, вы наш давний и хороший партнер и нам не хотелось бы доводить дело до суда». Но ты ведь знаешь, что так до него твоё послание не дойдет (хоть будет правильным и красивым) — и поэтому спросишь «Слышь, б…, где мои деньги, сука!»
— А, понял. И что, типа, какое у твоего Пикассо здесь послание?
— Хрен его знает, я не люблю Пикассо.
Джентльмен некоторое время сосредоточенно созерцал картину. И через несколько минут сообщил.
— А-а-а, я понял! Типа, сначала рождаешься, потом всё время синий и трахаешь всяких… А маму жалко за то, что вырастила придурка!

Так что любой зритель способен вполне качественно интерпретировать любое произведение искусства. А это значит, что я с чистой совестью могу свалить эту задачу на вас. Кое-что, правда, об этой картине расскажу.

Жермена Гаргальо Флорантен Пишо

Жермена Гаргальо-Флорантен-Пишо

Например, точно известно, кто на ней нарисован. Мужчина — это близкий друг Пикассо, Карлос Касагемас. Он тоже был художником и, по сути, финансировал поездку Пикассо в Париж, что закончилось для него (Касагемаса) трагически. Женщина, которая опирается Касагемасу на плечо — Жермена Флорантен (в девичестве Гаргальо, а позднее — Пишо, под этой фамилией она наиболее известна), героиня той же трагической истории.

Испанские друзья посоветовали Пикассо и Касагемасу «девушек для компании». Формально они были прачками и натурщицами. Неформально — проститутками. Одной из них была как раз Жермена. И Касагемас в неё влюбился до беспамятства. Романтика? Не совсем. Во-первых, Касагемас был женат. А во-вторых — и это главное — Жермене он не понравился. Совсем. Хуже того, она влюбилась в друга Пикассо и Касагемаса, тоже художника из Каталонии, Рамона Пишо.

Касагемас впал в депрессию. И Пикассо насильно отвез друга обратно в Испанию: мол, с глаз долой — из сердца вон. Но это не помогло. Касагемас вернулся в Париж, к объекту своей любви. 17 февраля 1901 года он, Жермена, Пишо и еще несколько их общих друзей ужинали в кафе «Ипподром». В 21.00 Касагемас встал, произнес тост («За ваше здоровье!»), вытащил из кармана револьвер, выстрелил в Жермену (и промахнулся), а потом — себе в висок. Говорят, что «бессердечная» девушка даже не пошевельнулась.

Почему «бессердечная» в кавычках? Дело в том, что Гертруда Стайн описывала её (в «Автобиографии Элис Б. Токлас», конечно) в тонах, довольно далеких от изображений роковых и бесчувственных красоток: «Она была тихая и серьезная и очень испанка, у нее были чисто испанские квадратные плечи и пристальный невидящий взгляд. Она была очень добрая… Жермен … была героиней множества странных историй, однажды она доставила в больницу молодого человека, он был ранен в драке в мюзик-холле, а все его приятели его бросили. Жермен приняла в нем самое живое участие и ухаживала за ним, будто так и надо. У нее была целая куча сестер, все они, и она вместе с ними, родились и выросли на Монмартре и повыходили замуж за людей самых разных национальностей, даже за армян и турок. Жермен потом очень долго болела, не один год, и подле нее всегда была целая свита преданных ей людей. Они носили ее прямо в кресле в ближайшее синема и высиживали, и она вместе с ними, в кресле, весь сеанс до самого конца».

«Вознесение» или «Похороны Касагемаса», Пабло Пикассо, 1901. Радует, что я эту картину вам растолковывать не взялся.

После этой истории в депрессию впал уже Пикассо (напомню — они с Касагемасом были очень близкими друзьями). И эта депрессия, как считают, положила начало его «голубому периоду». Одна их первых картин художника, выполненная в сине-голубой гамме официально называлась «Вознесение», а неофициально — «Похороны Касагемаса».

«Жизнь» была написана через пару лет после этой трагичной истории (на самом деле, Пикассо возвращался к ней и намного позже — в «Танцорах» 1925-го). В ней ещё далеко до той манеры, с которой ассоциируется Пикассо, но уже можно проследить её зачатки. Как это не смешно звучит — кубизм вполне можно описать при помощи трех классических Аристотелевых единств: единства места, единства времени и единства действия. В своих более поздних картинах Пикассо пытается (живописными средствами) вписать некоторое количество действий, происходящих в нескольких местах и на протяжении некоего периода времени в одну картину. Добавив к этому ещё единство ракурса — то есть попытку изобразить взятый предмет со всех сторон одновременно. В «Жизни» он ещё не пришел к единству ракурса (для этого ему понадобятся Гертруда Стайн и Матисс с африканской статуэткой), но вот попытка вписать в одно изображение длительный отрезок времени и несколько действий, совершаемых одними и теми же людьми в разных точках пространства — уже наличествует. Так что если бы я был остроумным — я бы всё-таки искал истоки кубизма в безнадежных попытках живописи конкурировать с кинематографом…

Ах, да! едва не забыл (это чтобы вам всё так просто не казалось): когда картину отправили на рентген, выяснилось, что первоначально у мужчины было лицо Пикассо.

«Плот Медузы», Теодор Жерико, 1818 — 1819

"Плот Медузы", Теодор Жерико, 1818 - 1819

«Плот Медузы», Теодор Жерико, 1818 — 1819

2 июля 1816 года произошло одно из самых известных кораблекрушений в истории французского флота. В августе 1819 года на Салоне была представлена одна из самых известных картин в истории французской живописи. Картина была посвящена крушению фрегата «Медуза» и ужасной истории, произошедшей с потерпевшими это кораблекрушение.

17 июня 1816 года из порта Рошфор вышел конвой, состоящий из транспорта «Луара», брига «Аргус», корвета «Эхо» и фрегата «Медуза». Конвой направлялся в Сенегал, в Сен-Луи. «На борту» конвоя находились: отряд французских солдат, группа колонистов, несколько ученых и новоназначенный губернатор Сенегала Жюльен Шмальц с женой и дочерью. Французы должны были принять от англичан управление Сенегалом.

Флагманом конвоя был как раз фрегат «Медуза». На его борту находилось 232 пассажира (включая губернатора Шмальца с семьей) и 160 человек команды. Командовал фрегатом 53-летний капитан Юг Дюруа де Шомаре (в современном русском — бессмысленном и беспощадном — гуглопереводе он именуется Гуго Дюрой де Шомарей). Теоретически он должен был бы быть опытным и компетентным капитаном; но загвоздка была в том, что пост капитана фрегата он получил в рамках политики раздачи должностей бывшим эмигрантам, которую проводили восстановленные на французском троне Бурбоны. И, хоть он и начал свою службу на флоте ещё в 1780-х годах, последние 25 лет своей жизни он провел почти исключительно (он выходил в море только ради участия в высадке на Кибероне — и то пассажиром) на берегу, в Англии.

Фрегат

Фрегат «Медуза». Гравюра из книги Совиньи и Коррейяра «Крушение фрегата Медуза», 1817.

После прибытия на Мадейру (27 июня) губернатор Шмальц выразил желание прибыть в Сенегал как можно быстрее. Это пожелание стало первым звеном в цепочке глупых и некомпетентных решений, которые в итоге привели к катастрофе. Дюруа де Шомаре решил срезать, спрямить путь — отклоняясь при этом на 160 километров от намеченного маршрута. И новый курс «Медузы» направил фрегат вдоль мавританского побережья, изобиловавшего мелями и рифами. При этом «Медуза» оторвалась от остальных судов конвоя — чем нарушила все мыслимые инструкции и приказы. Дальше было ещё хуже: капитан обнаружил, что его познаний в навигации просто не хватает для прокладки нового курса — и попросил одного из ученых, находившихся на борту  (философа Ришфора) помочь ему в управлении кораблем. Считают, что несчастный философ (знавший, конечно, географию, но имеющий весьма слабое понятие о навигации) принял группу облаков на горизонте за мыс Кабо-Бланко и… дело довершил Дюруа де Шомаре, проигнорировав буруны и замеры глубины.

2 июля 1816 года «Медуза» наскочила на мель приблизительно в 50 километрах от берега. Попытки снять корабль с мели были безуспешны. И 5 июля капитан принял решение плыть к африканскому берегу на шлюпках — чтобы обойти рифы и достигнуть земли, жертвам кораблекрушения надо было проплыть почти 95 километров. Проблема была в том, что шлюпок было всего шесть и в них помещалось только 233 человека из 392. Остальных решено было погрузить на сколоченный из частей фрегата плот — 20 метров в длину и 7 метров в ширину. 149 (по другим данным — 146) человек (в основном матросы, солдаты и пассажиры победнее — включая одну женщину, маркитантку) должны были плыть на плоту; губернатор с семьей, ученые, офицеры (включая капитана Дюруа де Шомаре), чиновники и колонисты побогаче — разместились в шлюпках; правда, несколько человек (в том числе офицеров) перешли на плот добровольно. Еще несколько человек решило остаться на «Медузе» (по разным данным от 10 до 17, 4 сентября спасли троих из них).

Несмотря на то, что плот даже получил собственное имя («Ля Машин») — он был не очень впечатляющим сооружением. «Палуба» сооружения большей частью находилась под водой. Рулей и средств навигации на плоту не было. Припасы ограничивались двумя бочками (с пресной водой и вином) и мешком галет.

Плот с

Плот с «Медузы», зарисованный с натуры одним из членов команды брига «Аргус».

По плану, шлюпки должны были буксировать плот до берега. Но буксирные концы вскоре полопались — хотя кое-кто утверждает, что что они попросту были обрублены командами шлюпок и что первым обрезал канат губернатор Шмальц. Несколько шлюпок достигли пустынного африканского берега — их пассажиры направились через пустыню на юг и были спасены через две недели караваном, который возглавлял переодетый в мавра французский офицер; несколько человек погибло во время марша через пустыню. Еще несколько шлюпок продолжили путешествие морем и добрались до Сенегала (или были подобраны другими кораблями конвоя) — на них, среди прочих, находились Дюруа де Шомаре и Шмальц. Их путешествие длилось не более четырех дней.

Плот был оставлен на произвол судьбы. Сухари были съедены в первый же день (200-300 граммов на человека). На плоту начались драки за доступ к воде. В первую же ночь было убито 20 человек. Затем поднялся шторм. В относительной безопасности была только центральная часть плота. В результате, во второй день несколько десятков человек было убито во время попыток занять безопасное место в середине конструкции или смыто за борт волнами. Несколько человек сошли с ума. Кое-кто пил морскую воду — и умирал. На четвертый день в живых осталось 67 человек из почти полутораста. И они начали есть друг друга. На восьмой день плавания  пятнадцать человек, сохранивших силы и здоровье, решили столкнуть больных и слабых в море. 17 июля, через 12 дней кошмарной одиссеи, оставшиеся в живых 15 человек были подобраны бригом «Аргус». Пятеро из них умерли в течение ближайших нескольких дней. Из почти 150 человек в живых осталось десять.

Сначала правительство пыталось скрыть эту историю. Но Анри Совиньи, судовой врач, публикует эту историю 13 сентября 1816 года в оппозиционной «Журналь де деба» — он поплатился за это своей должностью. Дело приобретает политическую окраску: Дюруа де Шомаре, бывший эммигрант, некомпетентный офицер — быстро становиться олицетворением отсталого, коррумпированного и неэффективного режима Реставрации. В следующем году Совиньи и ученый-географ Александр Коррейяр (один из пятнадцати, выживших на плоту) опубликовали книгу «Крушение фрегата Медуза». До 1821 года она выдержала пять изданий; кроме того её перевели на английский, голландский, немецкий и итальянский языки.

«Офицер конных егерей Императорской гвардии, идущий в атаку», Теодор Жерико, 1812.

Юга Дюруа де Шомаре судили. Несмотря на то, что выдвинутые обвинения вполне «тянули» на смертную казнь, бывший эмигрант отделался отставкой и трехлетним тюремным заключением, что подлило масла в и без того жаркий огонь политических дебатов.

Теодор Жерико, талантливый художник 28 лет (его картина «Офицер конных егерей императорской гвардии, идущий в атаку» получила золотую медаль на салоне 1812 года) не очень интересовался политикой. Он был богатым наследником (его отец — богатый плантатор и торговец табаком, а мать — аристократка), англоманом, денди и заядлым лошадником. Кроме того, он был довольно эксцентричной персоной и обладал взрывным темпераментом — что неизбежно привело его в лагерь сторонников романтизма и новой, романтической живописи.

Романтизм проявлял особенный интерес ко всему трагическому, мрачному и отталкивающему. Иконографически-романтичный Байрон со своим винным кубком из черепа и греческой эскападой, пожалуй, даже вытеснил из массового сознания Байроново же потрясающее чувство юмора. В отличие от реального Байрона — острослова, жизнелюба и сибарита, Жерико успешно воплощал трагически-романтический образ в жизнь. Взрослую жизнь он начал с романа с женой своего дяди, что во Франции того времени могло повлечь за собой уголовное преследование. Роман закончился ребёнком (которого воспитывали родители молодого Теодора) и большим скандалом, после какового Жерико (как утверждали сплетни)… поклялся не прикасаться больше к женщинам и стал гомосексуалистом. Ему, похоже, новая ориентация, не особо нравилась — он впал в депрессию и начал проявлять самоубийственную склонность к риску. Кроме того, он решил вместо карьеры торговца табаком выбрать карьеру художника. В учителя себе он выбрал Ораса Верне — их объединяла любовь к лошадям. Правда, Жерико считал своих лошадей намного лучше лошадей Верне: «Одна моя лошадь съест семь его лошадей». Кроме лошадей он увлекался рисованием сумасшедших и трупов. Странный художник был постоянным посетителем «скорбных домов» и моргов. Мало того, он выносил из покойницких головы, руки, ноги и приносил их к себе в мастерскую — для этюдов.

Конечно, Жерико не мог пройти мимо такого сюжета, как плот с «Медузы». Трагедия, каннибализм, множество трупов… Он подошел к делу крайне серьезно: кроме подготовки множества набросков и этюдов, он лично общался выжившими после крушения, тщательно выяснял все детали. Разумеется, выставленная картина произвела фурор. Во-первых, все сразу же обнаружили в ней политический подтекст (которого художник, правда, туда не вкладывал) — историк Жюль Мишле заявил, что «на борту «Медузы» мы видим срез всего нашего общества». Во-вторых у многих картина вызвала отвращение — из-за чересчур натуралистичных деталей.  В-третьих, у многих картина вызвала восторг. Своей революционностью.

«Двое казненных» — образец любимых Жерико этюдов из морга.

И она действительно была для того времени революционна. Взятый из реальной жизни сюжет, да ещё и не приукрашенный высокими идеалами и не освещенный отблеском славы (как, например, батальная живопись). Отказ от приукрашивания, идеализации изображенного — натурализм, кровь, гниющие трупы, кости с ошметками мяса… это все шокировало. И эмоции, чрезмерные, бьющие через край, далекие от правильности и приглаженности «классической» живописи. «Ужасное в искусстве — такой же дар, как и грация» — записал у себя в дневнике ещё один великий художник (и друг Жерико), Делакруа.

Кстати, о Делакруа и любопытных деталях: видите в левом нижнем углу картины двух мертвецов? Нас интересует самый крайний слева, черноволосый, с ухоженной бородой — виден только его торс. Это Делакруа — он позировал другу для «Плота Медузы». Есть на картине и ещё один друг Жерико. Очень близкий друг. Настолько близкий, что изображен на картине трижды. Это, вероятно, его любовник Луи Бро, гаитянский негр, солдат. В реальности на плоту с «Медузы» был лишь один негр; но Жерико любил рисовать своего сожителя и изобразил его в трех ракурсах: со спины (негр, взобравшийся на бочку и машущий кораблю, появившемуся на горизонте, красной тряпкой), в три четверти (третий от мачты в группе стоящих рядом с ней мужчин) и в профиль (сидит под мачтой в центре картины).

Картина получила на выставке золотую медаль и в 1824 году была куплена Лувром. Сейчас она считается одним из важнейших этапов развития живописи.

Жерико умер 26 января 1826 года от костного туберкулёза. Считали, что болезнь стала следствием его падения с лошади во время одной из самоубийственных скачек с препятствиями, которые любил устраивать художник.

Арль ван Гога

Арль ван Гога - терраса кафе в Арле

Терраса кафе в Арле, 1888.

В Париже Винсент ван Гог открыл цвет. До этого он пользовался классической, черно-буро-землистой палитрой. И работы импрессионистов, полные света и цвета стали для него открытием. Затем ван Гог открыл японскую гравюру. И понял, что пастельные цвета Парижа для него слишком тусклы.

Ему хотелось «помериться кистью с солнцем».

И в 1888 году ван Гог отправляется на юг, в Арль (об Арле ему рассказал Тулуз-Лотрек) — искать Японию. В Арле художник провел меньше года, но как раз там окончательно сложился его неповторимый стиль — воспрепятствовать этому не смогли даже самоуверенные поучения Гогена (трудно не быть самоуверенным, когда ты можешь, например, просто схватить старшину французского военного флота и окунуть его головой в чан). Но история «Южной мастерской» довольно хорошо известна и неоднократно описана. А вот каким был город, в который приехал ван Гог? Каким был Арль?

Арлезианка

Арлезианка — конец XIX века.

Кое-что можно увидеть на картинах ван Гога («Желтый дом», «Звездная ночь над Роной», «Терраса кафе в Арле» (выше)). Что к этому можно добавить?

Арль расположен на самом юге Франции. До моря недалеко — около 35 километров. За два-три часа на дилижансе ван Гог мог добраться до рыбацкой деревушки Сен-Мари-де-ла-Мер — он там рисовал лодки и море: «Средиземное море точно макрель, его цвет все время меняется, оно то зеленое, то лиловое, а может быть, синее, а секунду спустя его изменчивый отблеск уже стал розоватым или серым… Однажды ночью я совершил прогулку по пустынному берегу. Мне не было весело, но и не скажу, что грустно, — это было прекрасно. На темно-синем небе пятна облаков: одни еще более темного цвета, чем густой кобальт неба, другие более светлые, точно голубая белизна Млечного Пути. На синем фоне искрились светлые звезды — зеленоватые, желтые, белые, розовые, более светлые и переливчатые, чем у нас и даже чем в Париже, — ну поистине драгоценные камни: опалы, изумруды, ляпис-лазурь, рубины, сапфиры. Море — глубокий ультрамарин, берег, как мне показалось, фиолетовый и блекло-рыжий, а кустарник на дюне (дюна — пять метров высотой) — цвета синей прусской» — писал он брату.

Арль был небольшим городом — во времена ван Гога в нем жило около 25 000 жителей. Кроме того, там стоял полк зуавов. Жительницы Арля — арлезианки — считались одними из самых красивых женщин во Франции.

Вид Арля, начало XX века

Вид Арля, начало XX века.

Жил Арль в основном сельским хозяйством: в окрестностях Арля выращивали зерно, а в близлежащем Камарге (заболоченные луга в дельте Роны) — выпасали скот. Камаргские лошади считались одними из лучших во Франции. В самом Арле было множество садов и огородов.

Арльская промышленность ограничивалась железнодорожными мастерскими и местными ремесленными промыслами.

Амфитеатр в Арле

Древнеримский амфитеатр в Арле — приблизительно через 15 лет после ван Гога.

Так же Арль был одним из самых древних французских городов — за 800 лет до нашей эры на месте Арля существовало лигурийское поселение, затем финикийцы основали там торговый пост, а в 123 году до н. э. поселение захватили римляне. При римлянах город расцвел; в 330 году Арль стал резиденцией архиепископа — после этого его население достигло очень внушительного по тем временам числа в 40 000 человек. В раннем средневековье он стал столицей Бургундского королевства, каковой — формально — оставался до 1378 года; затем он был присоединен к Франции и стал тихим провинциальным городком. Каковым и оставался во времена ван Гога.

монастырь святого Трофима

Монастырь святого Трофима, построенный в конце XII — начале XIII веков.

Древность оставила Арлю немало туристических достопримечательностей: древнеримский амфитеатр (рассчитанный на 25 000 зрителей), монастырь и церковь святого Трофима (этот святой был уроженцем Арля и первым его епископом), древнеримский театр, античный некрополь, римские термы, ратушу (построенную в 1672 году самим Мансаром) и даже египетский обелиск. Также в Арле был музей — особенно славилась находящаяся в нем статуя «арльской Венеры». Ван Гогу, впрочем, ни музей, ни статуя не понравились. Не понравились ему и местные художники — мировой судья и бакалейщик.

Арль - площадь Форума

Арль, площадь Форума. Во времена ван Гога статуи (которая справа) ещё не было — памятник провансальскому поэту Фредерику Мистралю был поставлен в 1909 году.

До сих пор не ясно, что за кафе изобразил ван Гог. Определенно, это центр Арля — площадь Форума. Улица… по всей вероятности, это Рю-де-Пале, Дворцовая улица. Возможно, это кафе «Альказар»: он снимал при нем комнату, уже рисовал до этого его интерьер, да и это было второе его любимое кафе в Арле — после привокзального заведения «мамаши Жину». Кроме того, оно было круглосуточным и располагалось всего в десяти минутах ходьбы от его мастерской (изображенной на картине «Желтый дом»).

Арль - древняя колонна

Еще один вид площади Форума. Обратите внимание на колонну в центре: дело в том, что местные жители без стеснения использовали части ветшающих римских построек для строительства собственных домов.

Еда, кстати, была в Арле очень недурна. Лет за тридцать до приезда ван Гога в Арль вернулся некий Готье, служивший поваром у лорда Солсбери. Заработанные в Британии деньги он вложил в покупку гостиницы с рестораном на площади Форума. За плитой стоял он сам — и этим довольно высоко поднял стандарты местного общепита. Традиции высокой кухни, обилие южных овощей и фруктов, прекрасная баранина из Камарга и свежая рыба со Средиземного моря, объединившись, дали великолепный результат. Правда местное вино было не из лучших…

Ночное кафе, 1888 (интерьер кафе

Ночное кафе, 1888 (интерьер кафе «Альказар»). Ван Гог хотел в этой картине передать атмосферу «…места, где можно сойти с ума или совершить преступление…».

На развлечения ван Гог времени не тратил — он практически все время работал. Только после приезда Гогена и по его настоянию было установлено строгое расписание с ежевечерним стаканчиком абсента и еженедельным посещением «квартала красных фонарей».

Но самым главным для ван Гога были яркое южное солнце и яркие южные цвета. Он пишет: «…я в полной мере понял, как важно остаться на юге и уяснить, что необходимо добиться еще более интенсивного цвета…» Для него «будущее нового искусства — на юге». Был ли он счастлив в Арле?Наверное, да — по крайней мере, когда работал. Но на стене своей комнаты он уже написал: «Я дух святой, я здрав душой»…

«Сон», Анри Руссо, 1910

"Сон", Анри Руссо, 1910В 1907 году Гийом Аполлинер и Альфред Жарри открывают миру нового художника. Художнику было 63 года, он был отставным таможенным клерком и выставлялся уже в течение 22 лет. Официальный Салон его отверг (из-за полного отсутствия художественных достоинств у его картин), Салон Независимых его принял — но его картины не вызывали ничего, кроме смеха и удивления. За Салоном Независимых, естественно, последовал Осенний Салон — и там «Сон» Анри Руссо встретился с Аполлинером и Жарри.

Это была эпохальная встреча: примитивизм вошел в моду а «Таможенник» Руссо стал его патриархом.

Но мода — модой, а публика (хоть и переставшая смеяться и начавшая восторгаться) всё равно не понимала, что в этих картинах содержится такое особенное. Публика, как обычно, знала, что и она может так нарисовать; и если не рисует, то только потому, что относится с исключительным пиететом к мастерам прошлого… как их там..? Леонардо Веласкес, Пауль Рембрандт, Мигель Анжело… Хотя… Когда за эту мазню начали платить такие деньги, когда богатые любители живописи начали перекапывать каждый уголок Франции в поисках самородных художественных талантов… в общем, почему бы и самим не попробовать. И мясники, бармены, почтальоны (французская почта дала целых двух значительных представителей примитивизма — как и таможня), продавцы и механики схватились за палитры.

Дело доходило до курьезов (слава богу, что старый сплетник Воллар потрудился о них нам рассказать). Например, был на Блошином рынке некий торговец металлоломом по фамилии Бамбон. Оценив перспективы новой области торговли, он продал своё железо, купил холста и красок… и вуаля! вместо торговца ломом Блошиный рынок получил художника-примитивиста. Несмотря на смену амплуа, Бамбон остался честным торговцем: оценивал он картины в зависимости от их размера (чем больше, тем дороже), а одному из покупателей сообщил, что не возьмет с него за некий опус лишь пол цены — потому что, мол, эта картина «…не очень свежая — я рисовал её два года назад».

Обращение другого примитивиста — Мюрера — было не столь безобидным. Дело в том, что он был кондитером. Кондитером артистическим — его пирожки и паштеты покупали Ренуар, Моне, Писарро. Разумеется, он не мог остаться равнодушным к новым веяниям в искусстве. И вот однажды, когда Ренуар пришел к нему за кроличьим паштетом, наш кондитер заявил: «Всё! Хватит с меня стряпни. Я дурак, я должен был бы заняться живописью раньше. Понимаете, месье Ренуар, если, скажем, я сегодня не продам приготовленный мной паштет — то завтра я буду вынужден отдать его за пол цены. А картины не только не дешевеют со временем, но ещё и растут в цене».

Впрочем, в данном случае всё происходило точно так же, как и в любой другой истории о легком способе заработать миллион. Способ оказывается совсем не легким и… «Много званных, но мало избранных». И из тысяч художников-самородков до нашего времени дожили лишь несколько десятков фамилий.

На первый взгляд картины Руссо примитивны и неумелы. Но на самом деле вы увидите целый сказочный мир; плод не только богатейшей фантазии, но и кропотливых многочасовых наблюдений — он проводил огромное количество времени в Ботаническом саду, разглядывая животных и растения. Да, говорили, что Таможенник Руссо срисовывает свои картины с открыток — но это не более, чем издевка; открытки давали, конечно, ему сюжеты, темы, идеи — но удивительный мир на своих картинах он создавал исключительно при помощи собственного воображения, собственных знаний и наблюдений и немалого трудолюбия. Присмотритесь к обилию деталей на его картинах — и обратите внимание на то, насколько тщательно каждая деталь исполнена.

Ну, и не забывайте мудрейшую фразу Анчарова: «Картина — это плоский предмет, который висит на стене и доставляет разнообразные удовольствия». Ничего больше. Пафос нужнее для продаж, чем для искусства.

Королева Клод

Королева Клод

Королева Клод в окружении детей и родственников (королева, конечно же, в центре) — изображение из молитвенника её невестки, Екатерины Медичи.

Знаете ли вы, как звали жену (первую) Франциска I? Далеко не каждый знает.

Тем не менее, даже те кто не знает её имени — регулярно его произносят. Это из-за сливы. Сорт слив ренклод назван в её честь — reine Claud. Говорят, что их саженцы завез из Константинополя во Францию Жан Франжипани, хорват, служивший Франциску I и ездивший послом к Сулейману Великолепному. Саженцы попали к блуасскому садовнику (замок в Блуа был резиденцией французской королевы), он — приложив немалые старания — их вырастил и назвал в честь своей повелительницы.

Королеву Клод любили. По описанию Брантома она «была очень добра, очень милостива и очень приветлива со всеми». Она очень любила своих родителей, обожала своего ветренного мужа и прекрасно ладила со свекровью (Луизой Савойской) и золовкой (Маргаритой Наваррской) — что было весьма непросто. Она не отличалась особенной красотой, была невзрачна и прихрамывала — и немного терялась рядом со своими эффектными родственницами. Да ещё и она от природы была скромна: не стремилась блистать при дворе, не вмешивалась в политику и считала главной целью своей жизни нарожать побольше детей.

В общем, Франциску повезло с женой… особенно, если учесть, что французский трон он получил только благодаря браку с ней — она была дочерью Людовика XII, у которого не было сыновей (не считая нескольких мертворожденных младенцев).

Вышла она за Франциска замуж 18 мая 1514 года, в возрасте 15 лет, он был тогда ещё только герцогом Ангулемским. Меньше, чем через год, 1 января 1515 года, она унаследовала французский трон после умершего отца. А так как «негоже лилиям прясть», королем Франции стал её муж (как, впрочем, Людовик XII и планировал). А 19 августа 1515 года у нее родился первый ребенок — дочь Луиза (она умерла через два года, в 1517). За девять лет она родила семерых детей: Луизу в 1515, Шарлотту в 1516 (умерла в восемь лет), Франциска в 1518 (он стал герцогом Бретани и умер бездетным в 1536 году, на 11 лет раньше отца), Генриха в 1519 (он унаследовал французский трон после отца как Генрих II), Мадлен в 1520 (стала королевой Шотландии, выйдя замуж за Джеймса V, и умерла в 1537), Шарля в 1522 (умер в 23 года неженатым и бездетным) и Маргариту в 1523 (стала герцогиней Савойской и умерла в 51 год). В 1524 году, в возрасте 25 лет, королева Клод умерла от истощения, вызванного непрерывными беременностями и родами.

Клод Французская - изображение на гробнице.

На гробнице Клод Французской и Франциска I размещено это реалистичное изображение двадцатипятилетней королевы, с телом, изможденным непрерывными беременностями и родами.

Портрет королевы Клод (в начале статьи) — из часослова Екатерины Медичи (Livre d’heures de Catherine de Medicis), её невестки, жены Генриха. Правда, невесткой Клод она стала через девять лет после её смерти, в 1533 году. В центре, в молитвенной позе, сама Клод Французская; сзади справа — Элеонора Габсбург (в белом чепце) и её дочь Маргарита, герцогиня Савойская. За левым плечом королевы — её дочь Мадлен, королева Шотландская; спереди — Шарлотта, её младшая дочь (слева от нас) и Рене, её младшая сестра.

Часослов включал портреты всех правивших до Генриха II и Екатерины Медичи королей и королев Франции и был создан где-то между 1572 и 1575 годами. Из-за этого на изображении наблюдается небольшая путаница с возрастом — дело в том, что неизвестному художнику пришлось пользовался доступными ему портретами. Вот и получилось, что королеве Клод на рисунке около 25, а её сестре — чуть больше десяти (иллюстратор часослова явно пользовался известным рисунком Клуэ в качестве модели) и она выглядит ровесницей Шарлотты, умершей в восемь дочери Клод. А вот Мадлен, судя по всему, 16-17 лет — несмотря на то, что в момент смерти матери ей было всего пять; она, похоже, срисована с более позднего портрета авторства Корнеля де Лион…